Когда спадал воинственный порыв, они принимались за игру, которая бьша страстью этих склонных к авантюризму людей, жадных до приключений и рискованных предприятий, людей, которым приходилось испытать рабство, что было для них хуже смерти. В таких собраниях обычно ценили рассказы путешественников, декламацию стихов или загадки — также любимое их развлечение. Вообще страсть к загадочному— одна из характерных черт арийской расы; она связана с таинственным существом, сфинксом или грифоном, родина которого, несомненно, Центральная Азия: оттуда оно пришло к эллинам в облике Киферона, к иранцам в виде Болора, которого они называли Симург. Все загадочное является частью национального гения скифов и массагетов.
Германские песни при всех орнаментальных украшениях носили исторический характер, но эта история дышала стра-стью и служила прославлению подвигов и призыву к отмщению. В ней мало лирики. Эти произведения больше напоминают поэмы Гомера как по содержанию, так и по совершенству исполнения. В них отсутствует рифма, но есть ритм и аллитерация 21). Древность этой системы стихосложения несомненна.
Эти поэмы, в которых сохранилась историческая память каждого германского народа, подвиги знатных семейств, славные походы, путешествия и открытия — словом, все, что достойно воспевания, — слушали не только в кругу одэла или даже племени, в котором они создавались. Они передавались от народа к народу, от норвежских лесов до придунайских болот; они рассказьшали фризонам, жителям берегов Везера, о победах амалунгов в России; они повествовали баварцам и саксам о походах лонгобарда Адбойна в далекую Италию. Арийцы-германцы настолько живо интересовались этими произведениями, что часто один народ просил у другого одолжить ему поэтов, а взамен посылал своих. Традиция требовала, чтобы ярл, ариман, истинный воин, не ограничивался знанием воинского дела, верховой ездой, управлением ладьей, хотя, конечно, все это было на первом месте 22). Он должен был знать наизусть и уметь декламировать сочинения, которые были интересны его соплеменникам или пользовались широкой известностью. Кроме того, он должен был уметь читать и сочинять руны и объяснять их тайную суть.
Судить об этом можно по удивительной общности идей, по живому интеллектуальному интересу, которые были характерны для всех германских народов и объединяли самые далекие друг от друга одэлы, смягчая их разобщающую гордость и поддерживая память об их общем происхождении, напоминая им, вопреки конфликтам, о том, что они мыслят, чувствуют и живут по одним и тем же законам, верованиям и понятиям о чести. Пока существовал инстинкт, имевший право называться «германским», эта причина объединяла их. Карл Великий сразу осознал это и понял, какие можно извлечь из этого выгоды. Поэтому, несмотря на его восхищение всем романским и его желание восстановить империю Константина, он не порывал с этими традициями, даже если они были неприемлемы для галло-римской унылой педантичности. Он объединил воедино все элементы национальной поэзии. К сожалению, необходимость высшего порядка заставила духовенство действовать по-другому.
Оно не могло позволить, чтобы эта литература, в основе своей языческая, постоянно будоражила неокрепшее сознание неофитов и толкала их назад, к привязанностям их детства, замедляя тем самым победное шествие христианства. Дело в том, что эта литература с такой яростью прославляла богов Валгаллы и их достоинства, что епископы сразу объявили ей войну. Борьба была долгой и тяжелой. На стороне противника были старые традиции почитания славного прошлого. Но победа, в конце концов, досталась правому делу, и Церковь проявила мудрость и не стала доводить свой триумф до крайности. Когда христианской вере больше ничего не грозило, она сама постаралась спасти отныне безобидные остатки традиций. С тем бережным вниманием, которым она всегда отличалась в отношении произведений человеческого гения, даже противоречащим ее доктринам, она поступила с германскими произведениями точно так же, как со светскими книгами римлян и греков. Именно благодаря Церкви в Исландии были собраны все «Эдды». Поэму «Беовулф» спасли монахи, так же, как исторические хроники англосаксонских царей, их генеалогические записи, фрагменты «Песни о путешествии», «Битвы Финнесбурха и Хильтибранта» 23). Священнослужители сохранили и объединили в единое целое все, что мы знаем сегодня о традициях Севера, которые не вошли в труды Сэмунда, хроники Адама Бременского и Саксона Грамматика; они передали автору «Песни о Ни-белунгах» легенды об Аттиле, появившиеся в X в. Эти факты заслуживают тем большего уважения, что только благодаря им критика может связать истоки современных литератур, не обязательно эллинские или италийские, с древнеарийскими источниками, а через них — с великими эпическими поэмами первобытной Греции, Индии, бактрийского Ирана и древних народов Верхней Азии.
Поэмы «одинического» цикла имели восторженных почитателей, но среди них стоит особо выделить женщин. Женщины отличались упорной приверженностью древним обычаям и идеям, и в противоположность тому, что обычно говорят об их любви к христианству — и это справедливо, когда речь идет о романизированных странах, но лишено всякого основания у германцев, — они доказали, что всем сердцем любят ту религию и те обычаи, которые, возможно, были слишком суровыми, но которые обеспечивали им почет и уважение в той же степени, в какой им высокомерно отказывали в этом языческие культы южных народов. На Севере женщинам не только не возбранялось судить о вещах возвышенных, но напротив, им доверяли самые «интеллектуальные» дела: они должны бьши хранить медицинские знания и практиковать науку колдовства и магии. Посвященные во все тайны рун, они передавали их героям и имели право направлять, ускорять или замедлять проявления храбрости своих мужей и братьев. Нет ничего удивительного в том, что женщины не спешили изменять свои взгляды. Их противодействие, впрочем, ограниченное, проявилось в упорной привязанности к германской поэзии. Став христианками, они охотно извиняли ее гетеродоксальные недостатки и долгое время после отказа от культа Водана и Фрейи оставались хранительницами песен скальдов. В тайных подвалах монастырей они занимались этим официально осуждаемым делом, и даже эдикт 789 г., грозивший самыми жестокими карами, не смог отвадить непослушных жен Всевышнего от заучивания и распространения античных произведений, которые славили скандинавский пантеон 24).
Авторитет женщин в обществе — одно из самых убедительных свидетельств наличия арийских элементов. Чем большим уважением пользуется женщина, тем больше оснований считать, что данная раса сохранила в себе настоящие инстинкты благородного семейства, и германцам не в чем было упрекнуть своих сестер из древних семейств 25).
Самое старое название женщин в готском языке — «quino» от корня «gen», т. е. «рожать». Женщина в глазах древних арийцев — это прежде всего мать, источник семьи, расы. У двух других разновидностей человечества и у большинства смешанных рас, даже высокоцивилизованных, женщина — это только самка для мужчины.
Точно так же, как название арийца-германца, воина, «jarl» стало обозначать правителя и царя, так и слово «quino» постепенно превратилось в титул супруги властителя, которая царила рядом с ним. Обычных женщин стали называть не менее лестным словом — «frau», «frouwe» — т. е. имя, обожествленное в лице Фрейи 26). Существуют и другие аналогичные слова, выражающие почтение к женщине. Германские языки богаты подобными терминами, и все они основаны на самых благородных принципах на земле и в небесах 27). Именно в результате этой врожденной привычки высоко ценить свою спутницу и ее авторитет северный ариец считал, что каждый мужчина с рождения находится под покровительством, женского гения, которого называли «fylgia». Это был ангел-хранитель, который поддерживал и утешал человека на жизненном пути. Нравы, будь они причина или следствие этих обычаев и привычек, были настолько чисты, что ни в одном из языков древних германцев нет ни одного слова, обозначающего продажную женщину. Они появились только в результате контактов с другими расами: два самых старых обозначения такого рода взяты из финского — «kalkjo» и кельтского — «lenne» 28).
По традиции германская супруга являлась образцом величия и грации.
В семье царило взаимное доверие и высоко ценилось глубокое чувство, основанное на свободном выборе: например, девушки имели право выходить замуж только по своей воле. Таково было правило, а когда его нарушали по политическим или иным причинам, случалось, что жертва обстоятельств приносила в дом мужа неискоренимую обиду и вызывала там целую бурю, иногда приводившую к краху могущественные семейства — настолько велико было достоинство германской женщины.