В противовес не желающей сдаваться знати буржуазия создала свой шедевр: ганзейский союз, комбинацию кельтских и славянских идей, в которой преобладали последние, но которая держалась во многом благодаря германской твердости. Под императорской защитой города, входившие в союз, почти не протестовали против ига, как это часто случалось в Италии. Они охотно отказались от высших прав в пользу своих суверенов и ревностно следили только за соблюдением своих социальных и торговых интересов. У них не было ни междоусобной борьбы, ни стремления к республиканскому абсолютизму. Любовь к труду, жажда наживы, почти полное отсутствие страстей, высокая степень рассудочности, приверженность позитивным свободам — вот их характерные черты. Они не презирали ни искусства, ни науки и активно перенимали вкусы знати к повествовательной поэзии, хотя у них было смутное понятие о красоте, а их ум был направлен на практические достижения, в отличие от итальянского гения. Однако архитектура стрельчатых сводов обязана им своими самыми прекрасными памятниками. Церкви и храмы в городах Фландрии и западной Германии характеризуют излюбленную форму искусства этих регионов, которая отвечает внутренней природе их гения.
Влияние рейнских государств было очень значительным по всей Германии и распространялось до самых северных областей. Именно там скандинавские королевства нашли те стороны южной цивилизации, которые лучше всего подходили для них. На востоке, по соседству с австрийскими герцогствами, доза германской и кельтской крови была меньше, так как преобладало славянское и романское население, поэтому там издавна обращали взоры к Италии, хотя не гнушались образцами с Рейна и даже славянскими примерами. Земли, находившиеся под властью дома Габсбургов, представляли собой переходную территорию, наподобие Швейцарии, которая делила свое предпочтение между рейнскими и верхне-итальянскими моделями. На землях древней Гельвеции срединной точкой между двумя системами был Цюрих. Чтобы закончить нарисованную картину, повторю еще раз: пока Англия оставалась преимущественно германской после того, как впитала в себя французский поток, пришедший вместе с норманнским нашествием, и до того, как протестантские переселенцы начали сближать ее с континентом, именно фламандские и голландские формы были ей ближе по духу и связывали ее идеи с идеями Рейна.
Переходим к третьему центру цивилизации, который находился в Париже. В этой части страны осуществлялась интенсивная франкская колонизация. Романский принцип был представлен кельтскими элементами, не менее многочисленными, чем на берегах Рейна, но более эллинизированными: одним словом, этот принцип преобладал над варварством, и германские идеи рано отступили перед ним. В самых древних поэмах карловингского цикла тевтонские герои либо отсутствуют, либо изображаются в неприглядном виде, например, рыцари из Майенса, тогда как западные паладины, например, Роланд и Оливье, или даже южные рыцари, как, например, Жерар Русильонский, занимают почетное место. Традиции Севера все больше искажаются под давлением римских нравов.
Феодальная система в этом районе все больше проникается имперскими понятиями и обрастает многочисленными ограничениями, нюансами, обязательствами, которых не знала ни Германия, где владение фьефами отличалось большей свободой, ни Италия, где она была подчинена власти суверена. Только во Франции можно увидеть короля, сюзерена, в роли вассала кого-нибудь из своих людей, теоретически принужденного действовать против себя самого под страхом лишения властных прав.
Но за всеми этими конфликтами была победа королевской прерогативы, потому что они непрерывно возвышали низшие слои населения и разрушали авторитет рыцарства. Все, кто не имел личных или земельных прав, имели право приобрести их, и напротив, все, кто имел и то и другое, понимали, что эти права постепенно уходят из их рук. В такой критической для всех ситуации еще сильнее разгорелись конфликты и усилился антагонизм; они продолжались дольше, чем в других местах, поскольку появились раньше, чем в Германии, и закончились позже, чем в Италии.
Слой свободных земледельцев и воинов постепенно исчез по причине общей потребности в защите. Все меньше оставалось рыцарей, подчинявшихся только королю. Ценой утраты части прав каждый стремился купить поддержку человека, более сильного, чем он сам. Эта неразбериха доставляла много неприятностей как для современников, так и Для их потомков, и неизбежно вела к всеобщему уравниванию.
В связи с этим можно отметить два момента: 1) нет смысла изучать тогдашнюю Францию в пределах ее нынешней территории, поскольку единства страны не существовало, и 2) нельзя определить время появления современных общин, потому что они всегда были у галло-римлян и галло-франков.
Но общины никогда не имели большой власти. Самые крупные фьефы в конце концов прекратили существование. Независимые, могущественные и гордые личности составляли исключение и рано или поздно должны были отступить перед антипатией романского мышления. Дольше всего продержался беспорядок — последняя форма протеста со стороны германских элементов. Королям, невольным вождям римского движения, было еще нелегко справиться с духом независимости. Непрерывные и всеобщие конфликты и метания раздирали эти героические времена. Никто не чувствовал себя защищенным от ударов судьбы. Как не улыбнуться сегодня горькой улыбкой при виде жалости к тогдашним низшим классам, к разрушенным хижинам и потравленным посевам! Почему бы не мерить события X в. той же мерой, какой мы оцениваем события сегодняшние! Ведь речь идет о посевах и хижинах крестьян, недовольных своей участью. Если уж проливать слезы, то лучше делать это по поводу всего общества, всех классов и всей общности людей.
Но почему вдруг слезы и жалость? Та эпоха вызывает совсем не сочувствие у внимательного читателя исторических хроник. Вся тогдашняя мысль скорее переполнена энтузиазмом, нежели сухой рассудочностью: она всегда бурлит и движется вперед. Она вдохновлена любопытством и безудержной активностью, она касается всего, с чем сталкивается. В то же время она обладает неисчерпаемыми силами, чтобы постоянно питать внешние и внутренние войны и конфликты.
Во всех областях деятельности мы видим в той эпохе превосходство над древнеримской цивилизацией. Последняя ничего не изобрела — она могла только пользоваться источенными временем плодами. А мы создали новые понятия и сотворили новую цивилизацию. И этим великим творением мы обязаны средневековью. На основе северных традиций и кельтских сказок оно создало большую литературу. Оно заострило оружие александрийской диалектики, проникло в теологические глубины и извлекло оттуда новые формулы, обогатило естественные науки, математику и алгебру. Оно преуспело в географических открытиях, когда маленькие королевства XIII в., не имеющие материальных средств, не рассчитывая на будущую славу, но обуянные религиозным экстазом, посылали своих бесстрашных мореплавателей в самые отдаленные уголки земли, о которых даже не помышляли ни греки, ни римляне.
В той эпохе много страданий — это историческая правда, но можно ли быть жалким и несчастным, будучи переполненным энергией? Случалось ли, чтобы угнетенный крестьянин-серф, или разоренный аристократ, или плененный король обращали свое последнее оружие против себя? Уж если испытывать чувство жалости, то к тем выродившимся и вялым народам, которые ничего не любят, ничего не хотят, ничего не могут, не знают, чем заняться посреди унылого прозябания в лоне угасающей цивилизации, и снисходительно относятся к самоубийству.
Особое сочетание германских и галло-романских элементов в населении северной Франции обусловило болезненный, но верный путь к слиянию и объединению сил нации и позволило ей достичь высот скромных, но достаточных, чтобы вызвать симпатию двух других центров европейской цивилизации. То, чего не было у Германии и что было в избытке в Италии, Франция имела в ограниченной мере; с другой стороны, черты, унаследованные от тевтонской природы, весьма ослабленные во французской нации, восхищали жителей Юга, которые их наверняка бы не приняли, если бы они были более полными. Такая умеренность вызвала большое уважение к французскому языку и у северных, и у южных народов XII и XIII вв.: как в Кельне, так и в Милане. Пока миннензингеры переводили наши романы и поэмы, Бру-нетто Латини, учитель Данте, писал по-французски, так же как и редакторы мемуаров венецианца Марко Поло. Они считали, что только наш язык способен распространить по всей Европе новые знания. В это время парижские школы привлекали к себе ученых людей и пытливые умы со всех стран. Таким образом, феодальная эпоха стала для Франции, находящейся за Сеной, эпохой славы и морального величия, которых не может затмить этнический беспорядок.