Прочитав второе дело, Ненашев не имел никаких претензий! Вернее, впечатлений. Человек-загадка Алексей Иволгин ожидаемо мог гордиться правильным рабочим происхождением, но военного образования совсем не имел. Не воспринимать же всерьез шестимесячные курсы политруков. Для солдата срок вполне достаточный, но для батальонного офицера в мирное время очень мало. Почти мизер, ноль.
Значок «Ворошиловского стрелка» вызвал у Максима чувство уважения, но не более. Если командир берет в руки личное оружие, значит, отстреливаются, куда-то дев личный состав. Про избирательную децимацию бойцов промолчим, хотя есть и такое, последнее средство устранения паники.
Алексея призвали в начале тридцать девятого, едва дав закончить педагогический рабфак в Казани. После курсов – сразу в освободительный поход. На войну с белофиннами политрук не попал. По дороге на фронт он подхватил тяжелейшее воспаление легких и три месяца провел в ленинградском госпитале.
После выздоровления Иволгин очутился инструктором в политотделе 62-го Брестского укрепленного района, откуда его, подозрительно странно, перевели в его батальон.
Интересно, и за что человека изгнали из лекторов? Направление во что-то меньше, чем штаб полка для политбойца, как плевок в душу.
Водку из графина пил или стаканчик после лекции уносил, оставляя народ без посуды? Взысканий по служебной линии политрук не имел, но это ничего не значило. Учетная карточка Иволгина Саше не доступна. Плохо! Иного сажать хотели по уголовной статье, но отделывался товарищ взысканием по партийной линии, пусть и бесновался прокурор.
Максим улыбнулся, поскольку имел он касаемо замполитов ряд обоснованных подозрений. Ну не мог Саша Панов никак подогнать этапы их эволюции даже с теорией Дарвина после начала перестройки.
А, может, отбросим цинизм? Больше тут людей нормальных, правильных и порядочных. Ходили они и на передовую, и в атаки вместе с бойцами. Жаль, большинство повыбило к лету сорок второго года. Не видели потом их месяцами в окопах.
А ему есть что вспомнить.
В начале военный карьеры попался младшему сержанту Панову необычный человек, надолго ставший для отставного полковника недостижимым идеалом настоящего советского офицера.
Замполит гвардейского мотострелкового полка Южной группы войск казался равнодушным к материальным благам. Он терпеливо гасил конфликты, держал партийную и комсомольскую организацию в своем небольшом, но очень крепком кулаке и личная мораль не падала с высот.
Вместо того, чтобы писать доносы и стоять с пистолетом за спиной солдат (не дай бог, убегут в Австрию), он утром кувыркался перед ними на брусьях или крутился на турнике, наглядно доказывая, что и под сорок можно дать фору молодым. Майор водил все, что водилось в парке. Великолепно стрелял. Не замахиваясь на полк, мог подменить «условно убитого» комбата. Панов видел то своими глазами на полигоне «Хаймашкер» в Венгрии.
Шутку понимал и за словом в карман не лез. Потом сманили его на дивизию, обратно в Советский Союз, куда-то под Полтавщину. Далее полковник Тамаров вместе с солдатами прошел Чернобыль.
Капитан задумался, вспоминая лицо Иволгина-комиссара.
Гражданский человек, но в армии не сломался. Вид унылый, но что-то в нем есть, иначе, почему так гневно зажглись его глаза. Может, разбудить в нем зверя? Нет, не хомячка, а матерого волка, — Панова сразу накрыла холодная волна. Он хорошо знал, что может случиться потом.
Итак, продолжим работать.
Капитан громко захлопнул папку, желая сразу оборвать мысли, далеко опережающие время. Дней, так на девятнадцать.
А кадровик сразу и недовольно подозвал капитана к себе. В своих руках хозяин кабинета держал папку с названием, заставившим комбата сразу вспотеть: «Личное дело. Капитан Ненашев Максим Дмитриевич»
В отличие от Максима, старший лейтенант Суворов выспался хорошо.
В конце тридцать девятого года, батальон, где он служил, перебросили из Мозырского укрепрайона под Брест. Роту расквартировали в небольшом военном городке «Красные казармы», что к северу от города, рядом с местечком Речицы.
Здесь Владимира ждала удача. Он занял просторную, по его меркам, отдельную квартирку. Две небольших комнаты и маленькая кухня казались раем после общежития.
Тогда еще никого не выселяли, но множество жителей приграничного города рвануло к немцам, страшась справедливой кары от новой власти. Жившая здесь ранее польская семья наверняка чем-то согрешила перед трудовым народом. То, что комнаты мародеры немного обнесли, пустяк, мебель-то вывезти не успели.