Но нет, она не сломалась. Панна внимательно посмотрела на Ненашева и, как обычно, прикоснулась к волосам. Максим перевел дух. Критическая точка пройдена, и капитан подал ей небольшую коробочку.
«Хоть что-то», — Чесновицкая немного успокоилась.
— Завтра будет слишком поздно. Остальное обещаю потом.
Да, странная штука жизнь: вместо удара по лицу ты получаешь поцелуй.
— Почему завтра уж поздно?
— Потому что, я знаю все наперед. Мне можно верить. Ну, я пошел. Скоро твоя мама вернется. Сможешь по-женски ей все объяснить? Я и так чуть не сошел с ума.
Максиму неожиданно захотелось уйти и не причинять ей боль.
«Почему он убегает, боится остаться?», — слезы почти сразу высохли.
Майя раздраженно посмотрела на разложенное перед русским оружие.
Похожий пистолет перед войной выдали отцу.
Вот почему он торопится! Представлять, как Ненашев лихо рубит головы немцам, она давно не могла. Хватило тех картинок на плакатах в Варшаве. Иллюзии исчезли в прошлый раз. Он, как и отец, хочет отправить ее подальше от границы. Будто именно ее Гитлер гонит на восток.
Навстречу восходящему солнцу, подумалось ей. Нет, я не хочу больше никого терять. Сердце защемило, но она взяла себя в руки и постаралась улыбнуться. Каким-то чудом ей это удалось.
— Ты встретишь бошей прямо здесь?
— Давай не будем рыдать, плакать или стонать. Это мои люди и мой батальон.
— Тогда, если ты теперь мой муж, то будь ласков, хотя бы со мной погулять на свадьбе. Или ты собираешься поберечь силы? Так что, прошу пана.
Одинокий рыцарь, вышедший со своим отрядом биться против огромного дракона. Но в глазах Максима не было одержимости, лишь холодный расчет. Он выживет, или знает, как выжить. Чесновицкая, впрочем, теперь уже — Ненашева, постепенно успокоилась.
В ответ ее капитан шутливо, двумя пальцами отдал честь. Хорошо, что так закончилось. Повиснет на шее женщина — и сразу легче. Все же есть в этом времени что-то прекрасное. По крайней мере, эта девушка первой протянула ему руку ладонью вниз.
Глава двадцать шестая или «новенький кубик блестит на петлице» (21 июня 1941 года, суббота. До войны 20 часов 15 минут)
Утром Максима окончательно разбудило щебетание птиц. Стояла теплая, солнечная погода, безоблачная и безветренная.
Капитан Ненашев застегнул последнюю пуговицу на гимнастерке. С сожалением посмотрел на девушку, посапывающую на хрустящей простыне, на минуту задержав взгляд на ее выступающих грудях и впалом животе. Улыбнулся. Доставим ей еще одно удовольствие, оставим одну, пусть напоследок сладко выспится.
Та, будто слыша мысли Панова, так в истоме изогнулось, что Максиму пришлось несколько минут восстанавливать дыхание. Ну, мы ночью и раскочегарились! Чуть кровать не сломали. Наваждение исчезло окончательно, когда подруга выполнила правильный поворот на кровати, завернувший ее в большую часть одеяла.
Ему пора, война у Панова начнется немного раньше.
Новая теща встала спозаранку и успела оторвать лист на календаре, где в стихах «за честь и свободу» шагали куда-то в двадцать первое июня красноармейцы [486]. И обретенным родственникам предстояла дорога, вот почему Максим быстро уехал в батальон, не желая присутствовать при сборах.
Палаточный лагерь встречал капитана тишиной. Даже главный утренний злодей — черный раструб-репродуктор молчал, обесточенный накануне. Отдых, спокойствие, благодать.
Умаялись люди за последние дни.
Еще вчера они лихорадочно расставляли пушки, буквально чувствуя, как над ними нависает зловещая черная туча. Справились к девяти вечера, но в одном из дотов до сих пор работает на износ бригада оружейников, обещая впихнуть таки одну пушку дополнительно внутрь артиллерийского полукапонира.
Сегодня подъем на три часа позже обычного — пусть выспятся. Часов в десять можно потянуться на завтрак. Дальше — баня. В два часа обед, куда пойдут все заначки из местных деликатесов. Потом, по желанию, либо дальше бездельничать, либо пойти в увольнение, до десяти вечера.
Как компенсация, приедет кинопередвижка. Фильм обещан не новый, но отличный, и редкий в показе. По просьбе капитана, замполит ездил в политотдел и долго выбивал его из каких-то закрытых фондов. Слухи, что именно покажут, доползли и до пограничников. Просили разрешения прийти.
Панов специально и ненадолго отпустил пружину. Он знал, что бойцы батальона все равно запишут субботу в испорченный день. Если Штирлиц был уверен, что в разговоре запоминаются последние слова, то Панов был такого же мнения о последних часах в увольнении.
Нет секрета, что завтра первый официальный выходной во всем Брестском гарнизоне. Неудачники не в счет. Так почему, товарищ капитан, не погулять нам в городе до двух-трех часов, среди теплой летней ночи?
Опять несправедливость! Проверку они сдали, но по чей-то прихоти придется опять хватать оружие, каски, противогазы, несясь сломя голову в опостылевший дот.
Про «неожиданную» учебную тревогу наверно знали и полевые мыши, словно диверсанты, шнырявшие по ночам рядом. Но причем тут комбат, если в Брест едет комиссия округа?
Приняв короткий рапорт «ничего не случилось, не произошло», Ненашев забрался в «скворечник» и развернул артиллерийскую стереотрубу на север. Вместо немецкого берега Максим теперь рассматривал две дороги, идущие из Бреста на юг.
И что? Ничего нового не случилось?
На полигоне двадцать второго июня назначены показные учения, тема — «Преодоление второй полосы укрепленного района». Войны нет, но вся долина в окопах и редких воронках. Выжженная солнцем земля с каплями-кустами зелени. По виду они, словно «кипарисы», но карликовые, словно приплюснутые.
«О! Началось в колхозе утро», — сюда бы Елизарова, посмотреть, что двинулась, наконец-то, Красная Армия. Панов начал нервничать по-настоящему. Многое зависит от того, что он увидит.
Пыль клубами вырывалась из-под колес бронемашин и гусениц танков, идущих на юг. Максим насчитал до двух рот «Т-26», а дальше сбился — все скрылось в бело-серой завесе. Двадцать вторая танковая послала батальон на место учений.
Вместо трех стрелковых батальонов из крепости вышло четыре. Половина бойцов с винтовками «СВТ», да и пулеметы тащат больше «ДС-39», чем «Максимы». Понятно, один батальон «обороняется», другие «наступают».
Далее, на конной и машинной тяге, на полигон проследовала полковая и дивизионная артиллерия. Многовато по сравнению с прошлым разом, явно больше трех - четырех батарей.
Панов не сомневался, на учение вывели самых опытных и грамотных бойцов с новым оружием. Техника исправна. Где надо подкрутили, где заржавело — зашкурили, смазали… или подкрасили.
Дивизии не позволено ударить в грязь лицом перед армией, той — перед округом, округом — перед Наркоматом обороны, наркомату — перед… Понеслась цепочка, и весь день люди будут готовиться, пока, утомленные, не заснут в палатках. Но вдоль шоссе, из крепости в город, сторонясь от пыли, шли группой или в одиночку командиры [487].
Что там случилось с Азаренко? Перегнул палку, плевать хотел или залетел перед командармом? Тут такая выдержка нужна…
— Товарищ капитан, вас к телефону.
Кто это еще? Максим спустился вниз.
— Доброе утро, Ненашев, — послышался радостный и возбужденный голос кадровика.
— Кому как! Здравствуй!
— Нет, товарищ майор, оно доброе, именно для тебя. Командарм подписал представление.
— Какое представление? — Панов оторопел.
— Еще неделю назад отправил. Генерал и Реута распорядились. Но помни, первый поздравил тебя именно я!
— С меня причитается, — Максим невольно улыбнулся.
— Приятно иметь с тобой дело. Ну, пока!
Ненашев хмыкнул, прикидывая, сколько при тех темпах надо до маршала. Подсчеты обнадеживали, но генерал-майор и к другим был щедр на награды [488].
486
[485]= "Сомкнем же плотнее ряды боевые, За честь, за свободу — вперед! Над нами алеют знамена родные, Нас доблестный Сталин ведет!" стихи Якуба Колоса