На месте раны при ее заживлении образуется рубцовая ткань, которая выполняет опорную функцию, то есть поддерживает форму и объем органа, но она не может выполнять специфическую функцию поврежденной ткани. Наша интеллигенция в значительной степени – рубцовая ткань. Функционируют все необходимые институты – вузы, школы, театры, издательства, музеи и т. д., но процент интеллигентных людей в среде интеллигенции ничтожно мал, такой же, как везде.
Их сила не в конгрессе, а во влиянии при непосредственном контакте, и то для имеющих уши. Это те самые слабые силы, на которых держится, если еще держится.
Проснулась и смотрю в окно, где по бледному картону раннего утра пролетела птица. Господи! Это она в том, давнем, смысле пролетела или в каком-нибудь политическом, экологическом, эсхатологическом? Потом полетели еще и еще, как из пожара черные бумаги, все в одну сторону. Что там дают?
А в квартире запел наш чиж, понятный тем, что, подопечный, то есть для меня, он действительно «жрать хочет, вот и поет». Так и живем. Так вот лирически и просыпаемся для нового дня, а не просто встаем, как из гроба, страшно и вертикально, по зову будильника. Еще есть куда хужеть.
Противные
Вообще, человеческой вины не так уж много. Гораздо больше неумения. Вот, например, – противные. Часто очень противными выглядят люди, которые остро чувствуют какую-то глубокую правду, но не умеют ее благородно так и бескорыстно выразить, в силу там какого-нибудь несоответствия природного чутья и жуткого воспитания или каких-нибудь других дефектов. Их начинает корежить, они привязываются с непристойной критикой к приличным людям, к гармоническим членам общества, а те парируют эти комариные укусы мановением опытной руки, взлетом мудрых бровей. Публика счастлива – моральные ценности незыблемы, слава богу. Никакие провокаторы-вонючки – не пройдут. И так будет, пока кто-нибудь не сумеет хорошо выразить то же самое. Правда, пройдет столько времени, так задумано (пока народится высокий уровень отрицания предыдущих достижений), что у тех достиженцев – уже не отнять. Да и сами великие критики в своей положительной программе обложатся – для питания новых поколений, чтобы было кого есть, с чем бороться.
Смешно, а противных жаль. Как бабу-Ягу и Кощея Бессмертного. Противный никогда не исправится. У него и морда такая, противная. Ничего не поделаешь. А если бы они могли что-то ярче и яснее понять, чем их импульс просто кусать за ноги, они бы уж и не были бы такими противными. И морда бы заиграла иначе. Какие-нибудь бы появились новые тени, как результат Света.
Еще меня любите за то, что я умру…
Вибрирует низким голосом, поводит творческой рукой, скребет умный висок, похлопывает вымытые дождями досочки стола в саду хорошей дачи. Светотень, ветерок задирает уголок верхнего листа рукописи. Интервью перед лицом смерти…
Мужчины кокетничают со смертью. Как с некой окончательной бабой. Которая как раз и оценит их по-настоящему. Не за красоту, не за уменье, не за мифы и легенды, не за версию их жизни, а по существу. И только это-то и страшно.
Кокетничают от страха. Причем всегда. Не только со смертью. Неужели страх непризнанья? Ну, по биологии ясно: ин-стинкт продолжения рода требует на определенном этапе, чтобы нас признали годными. В этом надо убедить жизнь.
В чем же надо убедить смерть? В чем заслужить ее признание? Как будто есть последняя инстанция, когда мы еще во власти влиять, когда что-то еще зависит от нас. И вместо того, что бы правда стараться, – мы стараемся охмурить последнюю инстанцию. И если нельзя подтасовать факты, то хотя бы подтасовать мотивы.
Конечно, я лукавлю, уличая в грехе кокетства только мужчин. Старушки, одинокие или сошедшие с дистанции бесперебойного служения детям и внукам в силу каких бы то ни было обстоятельств, тоже приобретают эту разудалую манеру намека, это заговорщическое подмигивание, мол, знаем-знаем, в этом теперь и есть наше новое обаяние. Можно подстрица под горшок, нацепить что-нибудь несусветное, – как же, как же, вот мы разжалованы-с, вот работаем божьими одуванчиками. И как нас уверяют ученые вот с таким интеллектом, что лобики крутые у всех деток, и зверушек, и птенчиков, чтобы мы умилились, и ясно, конечно, должно тут стать, что это – Эволю-юция, а почему, по какой такой мутации, все взрослые особи всех видов должны умиляться крутолобости, они уже не говорят, это досадные мелочи, не отраженные в условиях эксперимента.