Я сейчас себя не оправдываю. Просто я хочу сказать, что там, в мире без истинного Бога, казино - это такой языческий храм. И люди туда приходят не за деньгами, как это обычно считают, а чтобы руками прикоснуться к их местному божеству и в идеале - унести его частицу с собой.
На улице от свежего мокрого воздуха я немного очнулась. До моей машины мы шли молчком. Все деньги я уже отдала ему. И вот возле машины Костя отсчитал от выигрыша восемьсот долларов, ровно половину, и стал деловито совать мне: "Мы же играли вместе. Значит, это - ваши!". Я, естественно, брать отказывалась, открыла машину… "Если мужчина любит женщину, - когда он это сказал, он сам настолько смутился, и его голос, как у мальчишки, дал петуха, - и хочет сделать ей подарок… разве он не может ей его сделать?" - и вдруг засунул их в карман моей куртки. Сказал: "Через неделю я вернусь… Вы покажете мне мой подарок?". А я глупо спросила: "А что я должна купить?". И только потом обернулась. А он уже сделал шаг от меня назад: "Я прилетаю двадцать седьмого! И из Шереметьева вам звоню!"
Как будто у него не было роуминга, как будто у него не было рук и губ! Я села в машину. Мое мокрое лицо, мокрое не от его прикосновений, - оно кричало об этом всей ноющей кожей… И я вдруг с ужасом поняла: он любит меня, а я его нет, я самым вульгарным образом его хочу. И, Боже мой, что же будет? Он прилетит, а я честно скажу: извините меня, Константин Васильевич, вот ваши деньги.
Но потом, когда я ехала в три часа ночи по пустой Москве, это желание стало во мне настолько огромным… И с этого времени подобные состояния вдруг, ни с того ни с сего меня настигали фактически еще несколько лет. Сравнить это можно с очень сильной перегрузкой при взлете: та же унизительная, размазывающая тебя сила и даже вибрации почти те же. Только длился подобный "взлет" иногда до двух-трех часов. Да если бы с такой силой, Господи, да если бы с десятой частью такой силы мог человек тосковать по близости к Богу, мир давно бы стал другим. Но Ты, Господи, начал с того, что сказал: плодитесь и размножайтесь. И это Твое слово для человека так и осталось на первом месте.
Неделя до возвращения Кости тянулась, как в другой жизни год. А за год ведь может случиться все. И мы с Валерой уже договорились до того, что бросаем наших "любовников" и начинаем с ним все сначала. Причем мы оба искренне верили, что такое возможно. Он взял с меня слово, что я возьму на работе отгулы и на вторые майские праздники мы с ним на несколько дней поедем в Париж. Был такой фильм "Увидеть Париж и умереть". И это название тогда полностью передавало мои чувства. Костины деньги я запечатала в конверт. То, что за целую неделю отсутствия он мне ни разу не позвонил, на самом деле причиняло мне такую боль… и перенести ее иначе я не могла, а только - в полной решимости все прекратить. И тогда же, на той же неделе, у Леночки стали портиться отношения со своим мальчиком, Славой. И она хлопала дверьми, а если звонили не ей, швыряла телефонную трубку, на одну ночь домой вообще не пришла, правда, мы знали, на какой она будет дискотеке, но мы же ее туда не пустили, и первую половину ночи под этой дискотекой в машине дежурил Валера, а в четыре часа с двухлитровым термосом кофе его приехала сменить я. В начале седьмого утра Лена вышла в обнимку с каким-то мальчиком, это точно был не Славик, тем не менее она целовалась с ним. И я еще подумала: ну надо же, чтобы мать и дочь были такими разными, чтобы я настолько не понимала собственного ребенка. Стояли еще довольно густые сумерки, и я молила Бога, только бы она не разглядела мою машину. Да, я молила Бога и о такой ерунде.
Костя позвонил мне на работу двадцать седьмого числа, прямо из Шереметьева. Он просто сказал: "Алла, привет, это Костя", - и всё, и с этой минуты я молила Бога о том, чтобы дожить до вечера, потому что увидеть его улыбку и этот жест, которым он несет к губам сигарету, или другой, довольно-таки неуклюжий, которым поправляет ремень, когда встает, - любой жест, любое выражение глаз! - это было как Северный полюс для стрелки компаса. Когда я вспоминаю сейчас этот порыв у себя в груди - такой порыв к другому существу может иметь только кормящая мать к грудному ребенку. С Леночкой у меня это и было. А после - никогда. Не было, не было у меня выбора, Господи, наверно, я это хочу сказать… я это и говорю сейчас - себе в оправдание.
Понимаете, чтобы в каждом новом дне принадлежать Создателю, быть Его любовью, Его состраданием, о, сколько же надо для этого потрудиться, провести в неустанных молитвах часы, иногда в один только день по многу часов. А тут тебе все достается даром. И ведь поначалу до чего же похожие возникают чувства. Когда мы с Костей в десять вечера встретились возле его любимого ресторана на Якиманке, у нас были лица и движения, как будто бы нам дали донести на третий этаж по пять десятков яиц, знаете, в таких ячейках из сжатой бумаги. И пока мы обсуждали, что заказать, и пока ждали, и когда уже ели, это чувство, ну, что ли, панической бережности - оно не уходило. И голоса от этого истончились - и Костин, и мой, - я была уверена, что от нежности, у меня даже стало в горле першить, уж так я подсознательно налегала на связки. А сейчас я это понимаю совсем по-иному: голос - это еще ой какой эротический инструмент. Птички-то когда всего задушевней поют? Когда брачуются.