Торжества в Пекине были воистину грандиозные, но я быстро понял сложность моей ситуации: во-первых, проникнуть к Хрущеву было невозможно, во—вторых, мою делегацию должны были возить по Китаю еще 10—15 дней, а сократить поездку тоже было нельзя, поскольку способов индивидуально уехать домой не существовало.
Я стал добиваться, чтобы из гостиницы меня соединили по телефону с резиденцией Хрущева. Портье говорил только по-китайски, и лишь через три часа меня соединили с Андроповым: “Спасите, помогите, мне необходимо срочно попасть домой.”. Через час Андропов сказал: “Завтра летит в Москву Суслов и он Вас возьмет, в 10 утра за Вами заедет посольская машина и доставит прямо на аэродром”.
Я подъехал, когда обменивались речами Хрущев и Мао Цзе Дун, а потом начались прощания. В толпе я пробрался к Хрущеву и на вопрос “А Вы чего тут?” ответил: “Никита Сергеевич, возьмите меня с собой”. Суслов: “Вы же договорились лететь со мной”. Я: “Да, но Вы летите на запад, а мне нужно на восток”. Смех. Так я попал в машину Хрущева (ИЛ—18), которая была специально оборудована — задняя половина не имела обычных кресел. Стол на две персоны, большой диван. В передней половине — обычное расположение; там разместились Шелепин, Ильичев. Я оказался с Хрущевым вдвоем. Самолет шел на Владивосток. Я старался занять Хрущева рассказами из области науки и быта ученых со времен Ломоносова, о том, как Шулейкин стал академиком, что такое “сельдетрон” и т.д.
Во Владивостоке провели неделю. Хрущев уезжал на объект, на даче оставались Шелепин, Ильичев и я. Гуляли по тайге, катались на лодке, купались, обсуждали мировые проблемы.
Когда вылетели из Владивостока, я спросил Хрущева, что бы он хотел посмотреть в Академгородке. “А Вы что предлагаете?” Я назвал вначале геологию, механику (струи высоких и сверхвысоких давлений, круговой лоток) и химию (катализ, сверхчистые материалы). План посещений воспринимался доброжелательно, но когда я назвал Институт цитологии и генетики, ситуация резко изменилась. Хрущев начал говорить со страшным раздражением о Дубинине и его сотрудниках, упомянул о попытке дать нам хороших практиков, но что именно я помешал этому. Хрущев прямо сказал, что при такой ситуации он резко уменьшит финансирование и прочее обеспечение Сибирского отделения. Мои попытки возражать только еще больше его раздражали. Он встал, ушел в другой конец салона, вызвал Ильичева и начал разбирать бумаги, подписывать постановления. Мы летели над горами Восточной Сибири, внизу проплывали отличные панорамы, а я никак не мог придумать, как выйти из положения. Так тянулись длинные два часа.
Когда Ильичев ушел, Хрущев заглянул в передний отсек и, обернувшись ко мне, сказал: “Там уже пообедали, может быть, и нам тоже пообедать?” Я ответил: “Как пожелает начальство”. Принесли закуску, Хрущев предложил: “Может выпьем?” Я: “Как начальство”. Уже после первой полбутылки коньяка настроение сильно улучшилось. Я сказал, что хоть я в сельском хозяйстве и генетике профан, но что Лысенко — мракобес и гад, я уверен. Я напомнил, как мой сотрудник по Украинской Академии наук Н.С. Сытый с помощью мокрого пороха баснословно дешево проложил каналы для осушения Ирпенской поймы под Киевом и как на комитете по Сталинским премиям, куда была представлена работа Сытого, Лысенко заявил, что взрывать нельзя — “земля живая, пугается и перестает родить”.
Хрущев рассказал, что ему лично Лысенко сильно напортил — когда на Украине был неурожай, Сталин снял Хрущева с поста секретаря ЦК компартии Украины и назначил Кагановича. Оказалось, что всю вину за неурожай Лысенко в своей записке Сталину приписал Хрущеву — Хрущев не слушал Лысенко. Хрущев тут же добавил, что когда он спросил Лысенко, как же тот мог написать такую вредную чушь, Лысенко ответил: “Я исполнял задание Политбюро (Сталина)”. Рассказывая это, Хрущев сказал: “Во многом, в чем Вы обвиняете Лысенко, он не виноват — он беспрекословно выполнял волю Сталина”.
Обед кончился в непринужденной товарищеской обстановке. Хрущев вспоминал, как на участке, мимо которого он ездил к себе на дачу, соревновались в урожае Лысенко и Цицин. Сначала впереди шел Цицин, но дождь с градом побил почти весь его урожай, а лысенковский остался цел, и окончательную, бесспорную победу одержал Лысенко. В ответ я рассказывал о разных ситуациях в ученом мире.
Визит в Академгородок прошел хорошо, все наши научные направления были одобрены. Институт цитологии и генетики с его кадрами и тематикой был сохранен, но все же было рекомендовано заменить директора. На совещании в узком кругу при участии Н.П. Дубинина директором был назначен Д.К. Беляев, тогда — кандидат биологических наук. Дубинин высказал желание вернуться в Москву, где ему была предоставлена возможность работать.