Сила и проницательность взгляда, темный цвет кожи и глубокие морщины, бороздившие его лицо, указывали на то, что эти погоны были заработаны долгой жизнью на море, среди ветра и огня.
Он решительно вошел внутрь, на мгновение поднеся руку к козырьку, двинулся в кабинет, и дежурный офицер отдал честь.
— Я адмирал Богданос, — сказал он, протягивая удостоверение, после чего быстро убрал его в карман кителя. — Мне нужно немедленно переговорить со старшим офицером.
— Подождите минуту, адмирал. Я сейчас о вас доложу. — Он снял телефонную трубку и набрал внутренний номер.
Караманлис сидел за столом, перед ним стояли агенты Руссос и Карагеоргис, они должны были позаботиться об исчезновении Элени Калудис и Клаудио Сетти, как будто тех никогда и не существовало. Когда зазвонил телефон, он прервал инструктаж, снял трубку и проговорил сухо:
— Кто там? Я же велел не беспокоить.
— Капитан, здесь адмирал Богданос, он хочет срочно с вами говорить.
— Сейчас не могу. Попросите его подождать.
Караманлис говорил громко, и офицер, стоявший перед сержантом, услышал его слова. Глаза его гневно вспыхнули.
— Скажите ему, чтобы он в течение минуты явился сюда, если не хочет предстать перед военным судом. Напоминаю вам — осадное положение в силе.
Сержант потупил взгляд.
— Вам лучше немедленно прийти сюда, капитан, — сказал он негромко и положил трубку. — Подождите минутку, адмирал. Он сейчас будет.
Караманлис встал.
— Через несколько минут стемнеет, — сказал он. — Забирайте парня и поезжайте.
Он взял с вешалки фуражку и направился к выходу. Широко шагая, он двинулся по коридору, ведущему в кабинет, открыл стеклянную дверь и оказался перед офицером. Тот стоял, широко расставив ноги, держа руки за спиной.
Взгляд Караманлиса упал на фуражку, лежавшую на стуле: перед ним, возможно, был член штаба или даже самой хунты. Тем не менее он попытался не ударить лицом в грязь.
— Могу я узнать, адмирал, по какой причине вы прерываете мою работу в очень деликатный момент, могу ли я видеть ваш пропуск и документы?
Адмирал сделал знак рукой в перчатке, а потом повернулся к нему спиной и отправился в другой угол комнаты, подальше от дежурного офицера. Караманлис с досадой последовал за ним.
— Вы сошли с ума, — прошипел адмирал, внезапно оборачиваясь. — Как это вам пришло в голову арестовывать иностранных граждан, вдобавок граждан двух наших важных союзников? Вы же знаете, что пишет о нас иностранная пресса. Они покрывают нас позором. Важные займы нашему Национальному банку уже временно приостановлены. Не хватало только дипломатических казусов. Француз, Шарье, и итальянец, Клаудио Сетти, — что, черт возьми, вы с ними сделали?
Караманлис почувствовал, как у него подгибаются колени: несомненно, это офицер секретных служб, раз он все знает.
— Итак? Я жду ответа.
Караманлис попытался блефовать:
— Вы, вероятно, ошибаетесь, адмирал: здесь нет никаких иностранцев.
Офицер одарил его ледяным взглядом:
— Не усугубляйте свое положение, капитан. Всем случается ошибаться, и я могу понять, что от избытка рвения вы взяли на себя инициативу, но, отказываясь сотрудничать, вы рискуете не только своей карьерой, а гораздо большим. Мне поручено немедленно уладить это дело, прежде чем мы перестанем его контролировать. А теперь говорите, ради Бога.
Караманлис сдался:
— Шарье был подвергнут допросу — до тех пор, пока не выдал имена своих сообщников. Мы отправили его во Францию, вручив ему предписание. Он улетел рейсом «Эр Франс» вчера вечером, в 16.00.
Богданос поморщился от досады и нервно постучал кулаком по ладони левой руки.
— Проклятие, проклятие, разразится скандал. Французское правительство нам этого не простит.
— Молодой человек ни в коем случае не станет говорить. Он больше других заинтересован в том, чтобы эту историю похоронили.
— Я проверю список пассажиров. А итальянец?
— Он… умирает.
— Полагаю, результат вашего допроса.
Караманлис кивнул.
— Я так и предполагал. А теперь отдайте его мне. Если он умрет, мы должны будем сделать вид, что это был несчастный случай, и разработать версию для родственников и итальянской прессы.
— Я уже занимаюсь этим, адмирал.