– Музочка, пойми меня правильно – он не должен был, не имел никакого права писать такие стихи другой женщине. Эти стихи только для меня, если он, конечно, не врал, говоря мне о своей любви!
Муза задумалась: необходимо было выкручиваться. Этот поэт-повеса наследил словом предостаточно и ушел с миром не весть куда, но спасать-то придется мать его наследника. Муза поняла, что без обходных и отвлекающих маневров не обойтись:
– Ты знаешь, Сабринок, как-то Сергеев говорил, что даже грамотность россиянина есть свидетельство чистоты генофонда. Но если у него весомым является иная языковая загрузка, подкрепленная, естественно, генетически, то такой человек хуже воспринимает и усваивает грамматику русского языка. Язык, говорил он, – это тоже тест. Русский язык особый, его можно использовать, как диагностикум на специфический вариант умственной отсталости или педагогической запущенности. Ты не спеши воспринимать стихи Сергеева душой эмоциональной женщины, ты попробуй вникнуть в них, как филолог и генетик одновременно.
Расчухивая Сабрину, Муза обратила к ней свой лечебный вопрос:
– Ты, полагаю, лучше меня можешь уловить фальшь или справедливость литературных предпочтений?
Муза не дождалась от подруги членораздельного ответа – уж слишком нова для пострадавшей была тема. Но не было раздражения в реакции Сабрины, а было здоровое любопытство – это безусловный клинический прогресс, радовавший Музу. Одно было ясно, что Сабрина все же желает пока вести разговор ближе к теме, то есть к Раисе, промелькнувшей в одном из стихотворений Сергеева. Муза на ходу перестроилась, продолжив спасительный диалог несколько в другом ракурсе:
– Сабринок, согласись, что всегда возникают большие хлопоты у женщин с мужиками и стихами, потому что то и другое просто плавит отзывчивую женскую душу. Когда же эти явления объединяются, то пиши – пропал! История жизни Пушкина – лихой пример. Но тот закончил только лицей – среднее учебное заведение. Сергеев-то был доктором медицинских наук, а это означает – циник, развратник и человек, слишком много знающий о строение и функциях всех интересных женских органов. Я вспоминаю, как утомительно и тщательно он классифицировал женскую грудь. Он же закончил Педиатрический медицинский институт и всегда с гордостью заявлял, что это единственный в мире вуз сугубо специального профиля. Выхаживание, вскармливание новорожденных у педиатров – это камень преткновения, песнь песней! Их тогда муштровал академик Александр Федорович Тур – авторитетнейший специалист в этой области. Кстати, Тур числился чуть ли не девственником, старым холостяком. Но были особы (к примеру, одна директриса образцово-показательного комбината ясли-сад – чего уж такое "образцовое" она демонстрировала академику?), которые входили к нему в кабинет, открывая дверь ногой. Причем, могли ворваться во время кафедрального заседания, клинического разбора. И "девственник", как послушный муж, прерывал совещание и оставался наедине с гневливой Валькирией. Так что, Сабринок, мужики все одним миром мазаны. А в Педиатрическом таких уникумов, на которых пробы негде ставить, было предостаточно! Врачи, вообще, – главная ударная сила в решение демографических проблем. А если бы им приплачивать за "подвиги", – мы бы быстро Китай догнали по росту населения. И о чем только правительство страны думает? – совершенно не умеют правильно распоряжаться капиталами нации!
– Однако мы отвлеклись! – продолжала Муза, несколько остыв. – Так, еще будучи студиозусом, Сергеев холил в себе некий сексуально-профессиональный пунктик – обожествление женской груди. Я никогда не предполагала, что сиськи можно классифицировать столь подробно: высокая, средняя, низкая грудь и так далее, всего не упомню. Больше всего у них, у педиатров, ценилась цилиндрическая женская грудь, якобы, как утверждал А.Ф.Тур, имеющая максимальную производительность молока. Они там, в институте, все это научно проверяли и обосновывали – представляешь, чем развлекались ученые со студентками! Одно удовольствие учиться в таком вузе, даже без стипендии – в долг! Кстати, ты посмотри, Сабрина, у меня только сейчас глаза открылись: повышенную стипендию, видимо, девочкам за "цилиндричность" и назначали? И решал все, конечно, декан. Тогда деканом института был Сергей Сергеевич Быстров с кафедры судебной медицины – ему, бесстыднику, и карты в руки!
– Помнится, – продолжала Муза, словно бы с легонькой издевкой, – Сергеев как-то рассказывал, то ли анекдот, то ли быль, про пожар, случившийся в студенческом общежитии. Дежурил от преподавателей там в тот вечер доцент с кафедры оперативной хирургии Ольхирович. По описанию, польский еврей, конечно, – стройный, поджарый, удивительно работоспособный (по отзывам сердобольных студенток). Во время пожара Ольхирович оказался в эпицентре событий и с ним случилось потрясение, шок с амнезией защитного свойства, даже с транзиторной деменцией средней степени выраженности. На совещании у ректора ему пришлось докладывать о событиях, но он еще не отошел от потрясения полностью. Рассказ был примерно следующим: "Практически все время я находился в палате номер восемь, у старосты общежития – Валечки Новобоковой. Там ночевали еще восемь студенток. Выпили по чашечке кофе, кто-то выключил свет, и я трахнул (тогда этот термин только входил в моду и даже ученые к нему относились уважительно) первую подвернувшуюся"! У ректора (а тогда властвовала строгая и неподкупная Кайтарьянц Галя Абгаровна – второй профессор с той же кафедры) отомкнулся рот, но сказать она ничего не успела – ее перебил Ольхирович продолжением воспоминаний: "Потом выпили еще по чашечке кофе, потушили свет, и я трахнул следующую… – сам за очередью я не следил, все у нас было на полном доверии"! Кайтарьянц перебила – "Ближе к делу, Ольхирович"!.. "Так я стараюсь подробнее,.. Вы же просили о пожаре, тщательно, точно". Остановить его, естественно, уже было невозможно – он вошел в боевое пике. "Помнится, опять выпили по чашечке кофе, потушили свет…. И вдруг – крики в коридоре, кругом – Горим!.. Пожар!.. Пожар!.. И вот тут, честно говоря, я уже не помню – трахнул я еще кого-нибудь или все обошлось как-то само собой"?! Все участники совещания каталось со смеху по столу и по полу! Кайтарьянц потупила взор – за ней тоже числился знойный роман с новым деканом Комардулиным, которого она притащила за собой с Алтая, где раньше работала проректором местного института. Разбор событий пришлось проводить с помощью других свидетелей – более сохранных, как говорят психиатры.
Муза насладилась эффектом повествования – Сабрина опупевала все более и более. А Муза, почмокав сочными губами, продолжала:
– Я сейчас не касаюсь эстетической стороны дела. Но весь разговор к тому, что Сергеев очень просто мог ринуться в стихосложение по поводу "волшебницы Раи" только из-за ее груди, приковавшей своими достоинствами внимание эскулапа. Естественно, что для полного (анатомического) ознакомления с объектом внимания, было необходимо и раздевание. Сергеев же не мальчик – понимал корректирующие возможности заграничного бюстгальтера – надо было обязательно его снять для обеспечения чистоты эксперимента. Ты, Сабринок, вникни в пассажи – "одежду снимала, себя оголяла"! Чувствуешь пафос исследователя? А дальше идут поэтические фантазии. Вопрос: где он столкнулся с такой грудью?
Муза задумчиво нараспев потянула:
– Против "цилиндрической" он, конечно, не устоял бы! Он и на мою-то "вызывающе-еврейскую" (его термин!) постоянно косился. Меня от таких взглядов даже клонило в забытье, в дурман какой-то – временами прилечь хотелось! Он же, как ты понимаешь, владел гипнозом. Но это так, разговор между делом, к главной теме отношение не имеет.
Между тем, у Сабрины глаза продолжали расширяться: еще капелька откровений – и окажется, что они с Музой "молочные сестры"! Муза же, скромно потупившись, продолжала: