Чалмерс вышел. И тогда заговорил Ямото Сузуки:
— Когда-то, очень давно, жил в Стране, восходящего солнца великий Мастер. С малых лет чудесным образом узнал он о своем грозном предназначении, и ступил на путь совершенствования тела и духа, и прошел его до конца. Еще юношей овладел он уровнем «генин», став непревзойденным бойцом. В зрелые годы он к мощи тела прибавил мощь духа, развив в себе такие психические способности, которые любого нормального человека повергали в мистический ужас. Так он взошел на уровень «тюнин», второй уровень великого пути. Но впереди были девять ступеней просветления и совершенства уровня «дзенин». Кожа его стала подобна твердому темному дереву, а волосы побелели, как снег на вершине Фудзиямы, когда он взошел на последнюю, девятую ступень.
И постиг он суть бытия земного и небесного, и коснулась его гармония небесных сфер, и понял он Предначертанное… И спустился он во мрак Подземного Царства, и вызвал на поединок самого Повелителя Тьмы, ибо ощущал в себе силу для этого. Вздрогнула Земля, огромные волны прошли по морям-океанам, пробудились спящие вулканы, пали на земную твердь небесные камни…
Сузуки надолго умолк, взор его погас, словно обратившись внутрь.
— И кто победил? — прервал вопросом затянувшееся молчание Зоров.
— Ты забыл мои уроки, посвященные вежливости, — с неудовольствием произнес Сузуки. — Ты должен был молчать, даже если бы я не заговорил еще несколько часов… А что касается поединка… Он продолжается и по сей день. Когда наступал Мастер, на Земле воцарялись мир, добро и любовь. Но все чаще преимущество переходило к Повелителю Тьмы, и тогда зло, насилие, жестокость захватывали мир, и его заливали потоки крови… Вот так.
— Красивая легенда, — задумчиво сказал Зоров. — Она, по-моему, не только отражает один из принципов даосской философии о гармонии темного и светлого начал инь и ян, но и в какой-то степени является проекцией европейских религиозно-философских концепций о непримиримой борьбе Добра и Зла…
Легкая тень неудовольствия пробежала по лицу Сузуки.
— Порой ты излишне пытаешься под все подвести, выражаясь твоими же словами, теоретическую базу и расчленить истину анализом. А ведь истина — это синтез. Нельзя рассказать басню тигру, поймав того за хвост. Поразмышляй об этом, пока будешь выздоравливать. — Сэнсэй встал, поклонился и вышел.
«Интересно, что он хотел этим сказать?» — думал Зоров, озадаченно глядя на дверь. Как и много лет тому назад, слова Учителя порой ставили его в тупик. Долго ему ломать голову не пришлось, дверь распахнулась, вошла целая делегация светил врачебного Олимпа, среди которых Зоров узнал председателя Высшей медицинской контрольной комиссии профессора Бирнса и самого члена Круга Шести Лэмюэля Лоусона. Зорову помогли перелечь на антигравитационную повозку (которую медики упрямо продолжали именовать «каталкой», несмотря на отсутствие у нее даже признаков колес), и торжественная процессия направилась в диагностический центр.
Только через несколько часов, подвергнутый устрашающему количеству анализов и диагност-процедур, Зоров вновь оказался в своей палате и с наслаждением вытянулся на кровати. Чувствовал он себя словно после марш-броска километров на двадцать, да с полной десантной выкладкой, да по трассе категории не ниже третьей… Радовало одно: послезавтра он сможет покинуть стены лечебно-восстановительного центра и приступить к тренировкам под руководством сэнсэя Ямото Сузуки. Почти как в славные далекие деньки… вот именно почти. Зоров непроизвольно нахмурился. Да, многовато приключилось с ним в последнее время, даже чересчур… Он почувствовал вдруг нараставшую потребность в собеседнике, который бы знал его, как никто другой, и которого он знал бы так же.
— Ну вот мы и снова вместе. А ведь могло быть хуже, не так ли. Вяз?
— Хуже, лучше… Принимай происшедшее как данность, — проворчал Вяз.
— Ты что, не в настроении?
— А чему радоваться?
— Может, и ты боишься чего-то, как мэтр Чалмерс?
— Ты глуп. И мне стыдно, что у меня такое неразумное первое Я. Мне не приходилось встречать человека более мужественного, чем Чалмерс. Индивидуум, не испытывающий страха вовсе, ущербен точно так же как тот, кто лишен чувства боли. Смелым и отважным можно считать лишь человека, на поступках которого испытываемый им страх не отражается, а если и отражается, то изменяет их в лучшую сторону. Преодоление страха — суть смелости. И чем более эффективно преодоление, тем более высокой степенью отваги отмечен человек. А уж превратить опасность и ее страх в источник силы — это удел героев.
— У тебя, очевидно, очередной ностальгический приступ по пропахшим нафталином истинам с тысячелетней бородой?
— Истина — даже если она древняя, общеизвестная, банальная даже, — тем не менее истина. И если кое-кто начинает ее подзабывать, то нелишне напомнить…
— Хорошо. Я не об этом хотел вести речь. Но напоролся на твою вторую ипостась — язву, то бишь «Я Зорова Второе уязвляющее».
— Скорее «уязвленное», — буркнул Вяз. — Однако ты прав, настроение у меня ни к черту.
— Что так?
— Расставание всегда тяжело, даже если перспектива впереди будто бы неплоха.
— Ты говоришь загадками.
— Видишь ли, этот наш разговор будет… последним, Алзор.
— То есть… Не понимаю.
— У меня такое предчувствие. А может, в свете изложенного Эйфио, и знание. Точнее, предзнание.
— Нельзя ли подробнее? А то, признаюсь, у меня даже мурашки по спине побежали…
— Каким-то образом я знаю, что события скоро пустятся вскачь и захлестнут тебя — настолько, что тебе будет не до глубокомысленных диалогов со вторым срезом твоей души… или твоей первой производной… со мной, короче. А затем произойдет некий качественный скачок, и я стану тебе не нужен… точнее, ты поглотишь меня, как и свое третье «я», и все остальные, о которых пока можешь только догадываться. Меня это и радует, и огорчает одновременно… Такие чувства могла бы испытывать мыслящая гусеница перед превращением в куколку.
— Куколка затем, как правило, превращается в красивую бабочку, — заметил Зоров.
— Поэтому я и говорил о радости. Но, как мне кажется, ты хотел потолковать о другом.
— Даже не знаю теперь… Слово «последний» настроило меня на минорный лад.
— Ерунда. Начнем с того, что мое мнение не есть истина в последней инстанции. Не исключено, что я ошибаюсь и нам предстоит еще множество приятных диалогов. О чем ты хотел поговорить? О том, что произошло после возвращения с Земли?
— Да. И особенно — о разговоре с членами Круга. Пожалуй, тогда я пережил самое большое потрясение в жизни.
— Уверен, не последнее. У тебя еще все впереди, как в песне поется. Но что же из услышанного поразило тебя больше всего?
— Трудно даже ответить однозначно… Пожалуй, история Августа Кауфмана и его поразительное «Завещание». Как физика, меня захватил рассказ Эйфио о Мак-Киллане и его теории. Ибо если она верна, то является самым грандиозным достижением человеческого разума за всю историю существования нашей цивилизации. Кауфман и Мак-Киллан! Два таких ярчайших гения — и их загадочная гибель, от которой веет холодком потустороннего, как и от зловещего словосочетания «фактор Кауфмана»… Ты знаешь, он ведь и меня коснулся.
— Знаю. Ты — значит, и мы все, твои производные, — был на волосок от смерти.
— Ничего, Вяз, прорвемся. Против лома нет приема, окромя другого лома, как говаривали мои предки. Плохо только, что о грозящем ломе почти ничего не известно. Хуже всего, что не знаешь, в чьих руках этот лом…
— А вот это тебе, уверен, предстоит выяснить на Планете Карнавалов. Так сказать, конкретно. Потому что в общем виде суть явления под названием «фактор Кауфмана» должна разъясняться в теории Мак-Киллана.
— Не сомневаюсь, милый Вяз. Вот только теория не дошла до нас, в силу все того же злополучного «фактора».
— Рано или поздно теория будет восстановлена. Над этим, как ты знаешь, работают, притом очень упорно. Кстати, ты бы не желал испробовать свои силы?
— Нет. Пока, во всяком случае. Передо мной сейчас только одна цель — Планета Карнавалов. Остальное второстепенно. Хотя я бы покривил душой, если бы утверждал, что никогда не пытался облечь качественные положения и выводы в стройный ансамбль математических абстракций. Пока без особых успехов, но кто знает… И вот еще что: на меня исключительно сильное впечатление произвел тезис Мак-Киллана о неизбежном слиянии двух великих путей познания сущего — пути духовного и пути физического. И если мне и суждено внести свою лепту в воссоздание теории Мак-Киллана, то я отнюдь не убежден, что произойдет сие на традиционном для меня физическом пути. И оставляя пока в стороне любые математические абстракции, хочу сказать еще несколько слов о картине мира по Мак-Киллану. В дополнение к тому, что услышал от Эйфио.