– Вот как.
– Ты… сказал это как-то странно…
– Да? Возможно.
– Я… не понимаю тебя.
– Скажи мне, ты говорила кому-нибудь, куда я направляюсь?
Глаза Джоанны вдруг пугающе расширились, тень какой-то тайной мысли забилась в них раненой птицей…
– Н-нет…
– Может, случайно обмолвилась?
– Кому? Я ведь… никого не видела, ни с кем не разговаривала. Объясни, что означают эти твои вопросы?
– Знаешь, Джоанна… – Он осекся.
Говорить было трудно, голос упрямо не слушался. Джоанна порывистым жестом прижала ладони к лицу. Кроме нескольких первых часов знакомства на "Гее-13", когда Зоров обращался к ней по имени, он всегда называл ее ласково – малыш…
– Знаешь, Джоанна, – повторил Зоров упрямо, не глядя на экран, – у твоего любимого поэта Гарсиа Лорки есть строки… "Я искал рассвет, но тщетно: в эту ночь не рассветало". Сейчас… утро. Но для меня – ночь.
– Что это значит?! – вскрикнула Джоанна.
Зоров бросил взгляд на экран и тут же снова отвернулся. Боль, мука, отчаяние в ее глазах едва не оглушили его. Говорить, глядя в эти глаза, он бы не смог. Поэтому ой уставился на какой-то циферблат на пульте и медленно, с мучительными паузами произнес:
– Я… попал… в засаду. Меня… ждали. Понимаешь? Ждали, чтобы… убить. Не задержать, не арестовать… убить. А то, куда я направляюсь, не знал никто. Кроме тебя. Возможность подслушивания… нашего разговора, или слежки… я исключаю. По целому ряду причин. Конечно, всегда есть вероятность, что… у врага в арсенале оказалось нечто… совершенно особенное, или что он, скажем… смог точно просчитать мои действия. Я не отбрасываю эту возможность, потому что в ней моя… последняя надежда. И только от тебя теперь зависит, суждено ли ей… сбыться.
Он не мог не дать ей этот шанс, не мог не протянуть мостик над бездной сомнений и подозрений. Если б она воспользовалась им!.. Если бы произнесла слова, которые он так ждал!.. Но реакция Джоанны поразила Зорова. Вначале, когда он только начал говорить, глаза ее незащищенно распахнулись, зрачки разлились, затмив радужку, губы задрожали. А затем точно тень наползла на ее лицо, и сгущалась, и чернела с каждым его словом. И когда она заговорила, голос ее звучал тускло, как свет далеких звезд.
– Значит, ты допускаешь мысль, что я, вольно или невольно… что ж, не буду оправдываться и убеждать тебя в чем-либо. Потому что сама не уверена… и должна это выяснить. А теперь прости, я отключаюсь.
Некоторое время Зоров смотрел на умерший экран. Постепенно сковавшее его тело и мысли угрюмое напряжение сменилось странной, болезненной прострацией. В хаотическом сознании возникали и исчезали, подобно пунктиру, безответные вопросы, путались обрывки мыслей, а он все сидел, уставившись в пустой экран, но глаза его будто видели еще Джоанну, и она что-то говорила, шевеля губами, но совсем пропал звук, как на зло, а по губам, как он ни силился, разобрать ничего не мог, а разобрать было необходимо, ибо от понимания ее слов зависела жизнь или смерть, и как так, подумал он, что вопросы жизни и смерти задает всегда жизнь, а вот отвечает на них очень часто смерть, но тут же возразил, что это не тот случай; а какой, спросил кто-то, а вот такой, ответил он, я дал себе слово любой ценой, понимаешь, любой… А разве не должен ты так же любой ценой выполнить задание, вкрадчиво поинтересовался кто-то, да, ответил Зоров, должен, я все должен и непременно любой ценой, интересно все получается, провались оно к дьяволу… Зоров с натугой пошевелился, разрывая тягучее оцепенение. Еще раз набрал код вызова Джоанны. И еще раз. И еще… Джоанна не отвечала. Он вылез из гравиплана, едва-едва переборол неистовое желание впиться в рычаги управления, на форсаже вонзить "стриж" в небесную синеву… и помчаться к любимой, и броситься к ее ногам, и молить о прощении… Чувство долга пересилило. Зоров остался, а потом никогда не смог себе этого простить.
В свое время сэнсэй Сузуки учил Зорова мобилизовывать весь свой потенциал, сосредотачиваясь на чем-то одном; при этом главным условием успеха оказывалось умение отключать побочные мысли и эмоции, как бы сильны они ни были. "Чем острее стрела, тем глубже она проникает", – любил повторять сэнсэй. Сейчас эта его наука ох как пригодилась Зорову… Хотя избавиться от ощущения кровоточащей занозы в самом сердце оказалось куда как труднее, чем даже блокировать боль от лазерных ожогов. И тогда Зоров представил, как могучий многоликий исполин, растянув до плеча огромный сверкающий лук, стреляет в надвигающуюся Тьму, и подобная белой молнии стрела летит в самое средоточие мрака… Ее пытаются остановить, сбить, отклонить от курса… но стрела продолжает полет.
Первый коттедж, в который заглянул Зоров, оказался пуст. Коттедж имел стандартную двухуровневую планировку и предназначался для проживания семьи из трех-четырех человек. Все коммуникации функционировали, и вообще домик оставлял впечатление только-только покинутого людьми. Столь же обжитой вид имели и другие коттеджи, но сами жильцы точно испарились. Выйдя из последнего коттеджа, Зоров колебался, решая, что обследовать в первую очередь – малопривлекательное, похожее на склад строение в лощине или саму биостанцию. Принять решение ему помешал шорох за спиной.
Таким губернатора Планеты Карнавалов Рамона Чандру никто не видел. Да и сам он не помнил себя таким. По сравнению с ним грозовая туча показалась бы ласковым котенком. Шеф АСС стоял перед ним бледный как смерть и молчал. Да и что было говорить после того, что случилось? Зоров, в очередной раз обставив агентов Глянчева, объявился в лаборатории Вильбаха, после чего та взлетела на воздух. Сам Вильбах со всем персоналом находится на борту баржи на полпути к Виктории. На запросы не отвечает. Сколько-нибудь подробная информация о том, что же произошло на острове Серебряная Коса, отсутствует. Даже факт посещения Зоровым лаборатории стал известен лишь из короткого, без каких бы то ни было комментариев, звонка Фосса лично Рамону Чандре. Местонахождение Зорова в настоящий момент неизвестно.
– Я подал рапорт об отставке, экселенц, – закончил свой скудный доклад Глянчев, – и прошу только об одном: разрешите мне лично поквитаться с Зоровым.
Чандра долго молчал, чернея лицом; его тяжелое дыхание напоминало хрипы смертельно раненного зверя. Затем заговорил как бы сам с собой:
– Не знаю пока, каким образом, но Зоров приложил руку к уничтожению лаборатории. Этому нет и не может быть прощения. Какое дело загублено!.. Какой труд, какие надежды! – Он вдруг погрозил кулаком куда-то в потолок. – Ничего, они за все ответят. Этот так называемый Совет, сборище бездельников и трусов!.. – Он закрыл лицо руками и издал не то рык, не то стон. – Никакой отставки, Глянчев, пока вы не доставите сюда этого… супермена. Живого или… – процедил Чандра исполнял пылающие глаза на своего заместителя.
– Лучше "или", экселенц. Во мне все чудовищно противится мысли, что там его сделают героем.
– Ну что ж… Вы знаете, Глянчев, мне глубоко претит даже мысль об убийстве. Но Зоров должен ответить за все зло, причиненное им. Я бы хотел его судить, но здесь. В Системе, вы правы, его сделают героем.
– Я попробую, экселенц. Хотя то, что я задумал, в любом случае не будет убийством. Если я найду Зорова, то вызову его на поединок. Честный поединок между двумя "призраками", в котором, уверен, у меня будет одно преимущество. Я ведь тоже когда-то…
– Знаю, Светозар. Идите и найдите его.
Глянчев не упомянул, на какое преимущество он рассчитывал: на то, что имели в бою японские камикадзе и русские смертники-штрафбатовцы в годы второй мировой войны.
Показавшийся из-за кустов человек, сам того не ведая, сильно рисковал: Зоров уже перешел ту черту, за которой вначале стреляют, а потом разбираются. И то, что палец Зорова на какой-то миг задержался на гашетке лазерного пистолета, было почти чудом. А затем брови Зорова непроизвольно прыгнули вверх.
– Дональдсон?! Вы-то какого черта здесь делаете?!
– О!.. Александр! Гм… гм… Знаете, то же самое я мог бы спросить вас. Вы, здесь, да еще в таком виде… Странно.
– Странно, что я вас не застрелил, Макс, – хмуро сказал Зоров. – А, теперь я, кажется, понимаю: вы должны пополнить отряд "исчезнувших"!