Ева очень ревниво встретила новичков. Она вообще отличалась ревнивым нравом, но пока все внимание сосредоточивалось на ней, у нее не было повода жаловаться. Новые детеныши были много меньше Евы, и Бидаи окружил их заботой. Как она сердилась, когда он чистил клетку соседей или кормил их! И если на нее не обращали внимания, она в ярости принималась лазить вверх-вниз по сетке или веревкам, плача и стуча кулаками. Или хлестала веревкой по сетке. Ева ревновала даже, когда Бидаи разговаривал со мной. Хотя ей шел уже третий год, и она заметно подросла и окрепла, Ева играла в саду далеко не так увлеченно и бурно, как Боб. Погуляет немного и возвращается к Бидаи, всячески льнет к нему.
Как ни хлопотно нам было с детенышами, как ни нарушали они наш обычный распорядок жизни и работы, нам было очень тяжело в тот день, когда пришла пора расставаться с Бобом. Том даже отказался провожать его в порт. Поехали мы с Бидаи, и я не смогла сдержать слез. Впрочем, я их ничуть не стыдилась.
Опустевшую клетку Боба починили и перевели туда Еву. Вид ее рожицы в окошке, обращенном в ванную, помог нам свыкнуться с отсутствием Боба. Хотя новая квартира была просторнее — лазай и качайся вволю, — Ева ничуть не обрадовалась переселению. Она хныкала, жаловалась, устраивала нам сцены, Сразу было видно, что ей не нравится на новом месте. Мы старались никак не реагировать, тогда она с рыданиями забилась под мешок.
На второй день она смирилась, освоила новые веревки и качели, отнесла предложенные ей зеленые ветки на верхнюю полку и сотворила из них нечто немыслимое. Потом туда же затащила в зубах свой мешок и наконец угомонилась.
Билл и Фрэнк тоже прижились. В октябре 1958 года они весили семь-восемь килограммов. Большую часть времени приятели возились и гонялись друг за другом. Билл был постарше и посильнее, вел себя поспокойнее и отличался прожорливостью. Фрэнк, отчаянный озорник, любил таскать у него из-под носа лакомые кусочки, за что и получал тумаки. Они кусали друг друга за шею и за пальцы рук и ног, но беззлобно, не причиняя вреда. Когда одного почему-либо извлекали из клетки, второй страшно возмущался. На ночь они забирались в один мешок и часто спали в обнимку.
Как-то раз, вернувшись из поездки в глубь острова, мы обратили внимание, что в клетках лежит всего по одной зеленой ветке. Том сердито позвал Бидаи.
— Почему ты не положил им больше веток? Разве не видишь, им нечем играть. Как бы ты сам себя почувствовал, если бы тебя посадили в клетку и тебе нечем было бы заняться? Подумай хорошенько!
— Туан… больше нет веток…
— Веток нет? А это что, а это? Чашки? Тарелки? Слава богу, в этой стране еще хватает деревьев, кругом сплошной лес. Добывай ветки в любом месте, залезай повыше, но чтобы ветки были.
И Бидаи каждое утро забирался все выше и выше на деревья за зелеными ветками. Лестница ему не требовалась. Зажав в зубах нож, он живо карабкался вверх по лианам и сучьям. Сидя в клетках, оранг-утаны с любопытством поглядывали на него.
Боб обнимает Еву, а она с мольбой глядит на Бидаи
Может быть, мы действуем неверно, надо предоставить им больше свободы? Пусть учатся лазать и живут на деревьях… Смотришь, приучим их к родной среде, и смогут вернуться к естественной жизни, когда окрепнут настолько, что не будут нуждаться в повседневном уходе. Но с каких пор можно начинать такое обучение? В три года, при весе в восемнадцать килограммов, Боб все еще оставался игривым детенышем. Нужна ли малышу в таком возрасте мать, чтобы обучать и защищать его в джунглях? Или достаточно общества сверстников, и он сам научится добывать пищу, драться и переходить с места на место, а став взрослым, обзаведется потомством?
Никакие книги или полевые отчеты не могли ответить нам на наши вопросы. Оставалось только самим провести изыскания в джунглях, а затем осуществить эксперимент дома и вне дома.
Оранг-утан в джунглях
Гаун Анак Суренг — один из лучших сотрудников нашего музея. Ибан-даяк из района Себуяу, он совсем молодым пришел в город, чтобы набраться жизненного опыта и получить профессию. Этот любитель странствий и охоты исколесил Калимантан вдоль и поперек, сопровождая ученых, коллекторов и разные университетские экспедиции. Став орнитологом, он великолепно изучил птиц приморья, горных и равнинных областей. Из его рук выходили превосходные чучела. Залы музея изобиловали его работами.
Мы поручили Гауну подыскать районы, где лучше всего можно изучать оранг-утанов. Вернувшись через месяц, он
привез дневник, который должен был служить нам путеводителем. Том не мог отлучиться, поэтому было решено, что поеду я вместе с Гауном. Я знала, что такой вариант Гауна вовсе не осчастливит, хотя он был только рад вырваться на волю. Нам и прежде приходилось вместе работать в полена раскопках у пещер Ньях. Мы без труда объяснялись с ним на малайском языке. Я знала его жену и детей, знала, что он любит прихвастнуть и подвержен приступам дурного настроения. Ничего, как-нибудь обойдется… Тем более, что с нами отправится еще Ина, который будет готовить и следить за снаряжением.
Рано утром мы простились с Томом.
— Ина, обещай хорошенько заботиться о мэм.
— Слушаюсь, туан.
— Ты ничего не забыл, Гаун?
Гауя стоял в зеленом походном костюме, брюки заправлены в шерстяные носки (он страшно не любил лесных пиявок), в руке — ружье.
— Туан…
Напоследок я подошла к клеткам с малышами.
— До свидания, детишки, — сказала я, подавая им руку. — Я отправляюсь в лес, хочу навестить вашу родню…
Три дня длилось наше путешествие по воде — сперва через Южно-Китайское море, потом вверх по реке в район Себуяу. Последнюю ночь мы провели в даякской деревне неподалеку от Плаи. Там удалось найти проводника-ибана по имени Бакар, который взялся показать нам лес, где недавно видели оранг-утанов.
Но первая вылазка прошла неудачно, мы ничего не обнаружили. На склонах гор вокруг Букит План нам не попалось ни одного следа, ни одного старого гнезда. Мы возвратились в Пендаван и направились в верховья реки Туба.
Большие участки леса в этом районе в прошлом веке расчистили под посевы. Мы нашли остатки старой деревни. Среди свежей поросли торчали сваи, на которых некогда стоял длинный дом. На земле подле свай лежали осколки старинной китайской и европейской посуды.
Нас порадовало, что некоторые из дурианов, посаженных прежними поселенцами, плодоносили. Дело в том, что плоды дуриана — этакие шиповатые футбольные мячи — составляют любимое блюдо оранг-утанов. Большинство деревьев были очень высокие, около тридцати метров, с редкой листвой.
Гаун показал рукой на одно из них.
— Гнездо. Всего несколько дней назад сооружено.
Гнездо оран-гутана в десяти метрах над землей.
В развилке, на высоте примерно десяти метров, виднелась кое-как сложенная из веток платформа. Листья еще не успели высохнуть.
— Листья на ветках такого гнезда начинают вянуть на третий-четвертый день, — объяснил Гаун.
Стараясь не шуметь, мы пошли дальше, причем внимательно слушали и смотрели, не мелькнет ли в зеленом лиственном шатре над нами пятнышко постороннего цвета. И на высоте около семи метров увидели еще гнездо.
— Пожалуй, стоит остановиться здесь и подождать, — тихо произнес Гаун. — Может быть, в гнезде кто-нибудь есть. Глядя вот так снизу, этого не определишь.
Стояла полуденная жара. Мы сели на землю и принялись наблюдать за гнездом. Никаких признаков жизни… Я вооружилась биноклем: ничего. Минут через десять я взяла фотоаппарат и подошла поближе к дереву, чтобы сделать снимок. Только вытащила экспонометр и прочла его показания, как неожиданный шум заставил меня замереть на месте. Сверху донесся шорох и треск, потом какое-то тявканье. А затем в густую листву нырнула могучая фигура, покрытая косматой каштаново-рыжей шерстью. Забыв про камеру, я стояла и смотрела с разинутым ртом. Подошел Гаун.