Наконец мы вышли через заднюю дверь. В пределах видимости стояла лишь одна машина. Это был маленький красный горбатый «фольксваген-жук», и я была счастлива его видеть.
— Y Bueno? — Он показал на машину.
— Muy bien. Usted sabe donde esta Casablanca? (Вы знаете, где Касабланка?) — Я спросила его на моем самом лучшем школьном испанском, который только смогла припомнить.
— Рог alli — Он указал на единственную дорогу, уходящую вдаль. — La casa es muy grande, у muy blanca.
Он сказал, что дом прямо у дороги. Дом большой и белый, и, учитывая особенности этой местности с серыми цементными домами, видимо, я не должна проехать мимо него. Я пристроила мокрый рюкзак на соседнее с водительским сиденье и завела машину. Когда я выезжала, женщины из цементного кафе помахали мне на прощание. Они все были одинаково одеты во что-то темно-коричневое под белыми платьями с голубой и красной вышивкой и сандалии из полосок кожи, обмотанных вокруг ног, начиная от больших пальцев и прямо до колена. Я улыбнулась им и отправилась прочь. После отвратительного опыта прощания с Сонали и Армандо мне совсем не хотелось наблюдать, как машут они.
Дорогу к Касабланке следовало бы назвать болотом до Касабланки и песчаным карьером до Касабланки. Все что угодно, только не дорога. Это были маленькие, неровно уложенные цементные блоки, чередующиеся с длинными прогалинами почвы, песка, а иногда и просто грязи. Сначала я не видела никакой логики в устройстве такой дороги, а именно причины, чтобы одни участки зацементировать, а другие нет. Но, продвигаясь вперед, я поняла, что участки цемента располагались всегда под деревьями, как если бы рабочие заливали цемент только в тени. Не могу сказать, что я винила их за это. На Юкатане было жарко как в аду. По крайней мере сотня градусов по Фаренгейту ранним утром.
Жара и яркое солнце превращали эту так называемую дорогу в нечто извилистое и не совсем осязаемое, и не раз я резко поворачивала руль, пытаясь избежать столкновения с чем-то, существующим лишь в моем воображении. Это было как в Сахаре. Я чувствовала себя героем книги Пола Боулса «Под покровом небес», одной из моих любимых книг, и спрашивала себя, не дурной ли это знак.
Наконец дорога свернула в лес, где было темнее и чуть прохладнее и солнце не так слепило глаза. Я остановила машину и вытащила схему, нарисованную Сонали. Я въезжала в субтропический лес, занимающий львиную долю Юкатанского полуострова.
В нижней части схемы была маленькая стрелка. На обороте страницы, оказывается, была записка от Сонали. Мелким почерком она написала мне, что тропический лес — это «чрезвычайно негостеприимное и труднопроходимое без проводника место». Я закрыла глаза и задумалась, почему, собственно, она не озвучила эту важную часть информации в Нью-Йорке.
Дорога в джунглях (и вновь определение «дорога» очень условно) состояла из полос влажной земли и откровенной грязи. «Фольксваген» ерзал и подпрыгивал, когда попадал на корни крупных деревьев, камни и бог знает что еще. Безусловно, это транспортное средство не было приспособлено для езды по джунглям. Я ехала очень медленно, вплотную приблизив лицо к ветровому стеклу, пытаясь разглядеть заранее очередную рытвину.
Все это напоминало езду в Диснейленде или каком-нибудь другом парке развлечений для детей в аттракционе «Хаотичное движение». В машине не было кондиционера, и множество москитов и прочих не опознанных мною тварей влетали в машину через открытые окна и безнаказанно вцеплялись в мое тело. Трудно вести машину, когда каждую секунду приходится прихлопывать на себе какого-нибудь кровососа.
Но еще хуже мошкары и грязи был не прекращавшийся ни на секунду шум. Это был совершенно оглушительный, невыносимый грохот и гам. По сравнению с этим Четырнадцатая улица и Юнион-сквер в субботу вечером казались тихим приютом в горах.
Обезьяны на деревьях — по крайней мере, хотелось надеяться, что это были обезьяны, — кричали и визжали, как помешанные или маньяки. Ярко-желтые птицы кричали, словно сумасшедшие, пролетая очень низко над ветровым стеклом, видимо конкурируя за какие-то невидимые мне воздушные проходы в джунглях. Не прекращавшееся ни на секунду жужжание миллионов насекомых было, я полагаю, мексиканским эквивалентом китайской пытки водой.
В какой-то момент встречный поток насекомых, птичьего помета и обезьяньих фекалий, падающих сверху, стал таким густым, что мне пришлось включить дворники, чтобы видеть впереди хоть что-то.
Теперь мне легко было догадаться, почему в тропическом лесу нужен проводник, но я все же не могла понять, по какой причине сюда стоит стремиться.
Остановив машину, я закрыла глаза и перевела дыхание, сделав глубокий вдох. Если верить карте Сонали, я была уже не очень далеко от Касабланки, не более чем в двадцати милях.
— Я сделала это! — громко крикнула я.
Будучи горожанкой до мозга костей, ночью, в полном одиночестве я смогла пройти Нижний Ист-Сайд, наводненный продавцами героина, а вовсе не предметами искусства. Я посмотрела сериалы «Северный эффект» и «Люди на деревьях». От корки до корки прочитала руководство по выживанию в условиях дикой природы, которое подарил мне Коди.
Моя пошатнувшаяся было уверенность в своих силах отчасти восстановилась, я сделала несколько глубоких вдохов, завела машину и двинулась в глубь джунглей. Я считала лес, по которому ехала, джунглями, но не была вполне убеждена, что это — тропический лес или джунгли. В пособии по выживанию сказано, что рост тропического леса ограничен отсутствием солнечного света, но если лесной полог по какой-либо причине истончается или нарушается каким-то другим способом, тогда вьющиеся растения, кустарники и маленькие деревца начинают необыкновенно быстро развиваться, заполняя брешь, и формируют в тропическом лесу джунгли. Именно это я видела. Я сидела в «фольксвагене» в джунглях, которые, в свою очередь, находились в тропическом лесу. Словно одна коробка внутри другой или матрешки, каждая следующая меньше предыдущей и все дальше от света. Несильный шлепок, убивший по меньшей мере с десяток комаров, заставил меня встрепенуться, и я с удивлением прямо перед машиной увидела маленького мальчика. Он сидел на корточках, возможно разглядывая жучка или какое-то животное, а может, просто писал. Четче мне не было видно.
Я посигналила, чтобы предупредить его о своем приближении. Он поднял руку, ладонью показывая, что я должна остановиться. Даже головы не поднял. Ему не было ни страшно, ни интересно, и это создало у меня ощущение, что он полностью поглощен чем-то.
Я скинула скорость с пяти миль в час до двух, опасаясь, что машина может из-за этого завязнуть в грязи и песке, и подъехала к нему ближе. По мере того как машина приближалась, я увидела еще детей. У них были блестящие черные волосы, тонкие коричневые руки, которыми они обнимали стволы деревьев, росших рядком вдоль дороги.
Когда стало ясно, что мальчик и не собирается двигаться, мне все же пришлось остановиться. По какой-то неизвестной причине сердце у меня заколотилось. Я пыталась успокоиться, напоминая себе, что это всего-навсего ребенок. Не выше четырех футов и не старше восьми-девяти лет. Я же взрослый человек. Ростом метр семьдесят и весом девяносто пять фунтов. Наверняка я смогу столкнуть его с дороги, если дойдет до этого. Я вылезла из машины. Когда мои ноги коснулись земли, меня поразило, насколько она податлива и подвижна. Это, безусловно, не была твердая земля. Движение по подстилке джунглей несколько сродни хождению по трамплину. При каждом шаге приходится высоко поднимать колени. По сравнению с этим ходить по песчаному пляжу — все равно что по бетонному тротуару.
Мальчик все еще сидел, склонившись к дороге. Он прижал палец к губам, извечным способом призывая меня молчать. Я так сосредоточилась на маленьком коричневом тельце и до того удивилась, что вижу его среди джунглей, что едва не проглядела огромную, под цвет почвы змею. Я вдохнула и забыла выдохнуть.