— Я их ещё не видел, — призналась я.
— Не то чтобы тебе это было нужно. Ты это прожил, мужик, — говорит Салли.
Я это прожил. Я не бил никаких гребаных рекордов. Я просто установил свой собственный, и выполнил задачу, которая казалась мне невозможной в подростковом возрасте. Я не могу адекватно выразить, каково это. Когда я опустился на землю, я был так, блять, измотан, но так чертовски переполнен радостью.
Я сделал это. Я совершим свободное одиночное восхождение на Йосемитскую тройную корону. 19 часов. Цель для меня. Не для кого-то другого.
— Как Венесуэла? — спрашиваю я его.
— Жарко и влажно, — говорит он. — Но маршруты на горе Рорайма невероятны, и все это место кажется духовным — трудно объяснить словами. Тебе бы здесь понравилось. Я бы позвал тебя присоединиться ко мне, но... ты знаешь.
Я слышу, как он улыбается на другом конце.
— Прости, Сал. Не умею читать твои гребаные мысли.
Но у меня такое чувство, что он говорит о Дэйзи. Я держу её за руку, пока мы идем по тихому аэропорту, направляясь к выходу на посадку, где нас должен ждать частный самолет, чтобы доставить нас в Филадельфию.
— У тебя наверное тело пиздец как болит.
Так и есть. Мои мышцы кричат, даже когда я иду в ногу с неторопливым шагом Лили и Ло.
— Это не то, что ты собирался, блять, сказать.
— Пожалуйста, пожалуйста, пригласи меня на свадьбу.
Я представляю, как его улыбка достигает кончиков его неровных рыжих волос.
Я закатываю глаза.
— Не забегай вперед.
— Я просто хочу, чтобы ты знал, что я знал, что так будет. Я как шептун отношений, — он смеется над своей шуткой, что заставляет меня, блять, улыбаться. — В любом случае, та фотография, где вы двое возле Башни Дьявола, становится культовой. Она повсюду. Даже в венесуэльской газете.
— Да, кто-то ещё сказал мне, что фотография довольно популярна.
Друг из колледжа прислал мне фотографию, которая попала на обложку журнала Time. Она завирусилась, потому что они связывают её с парижскими беспорядками, хотя она была сделана через некоторое время после них. Но после того, как пресса узнала, что именно так Дэйзи получила травму, её шрам стал символом того, что произошло той ночью. Людям нравится держаться за что-то хорошее после плохого. А на фотографии она на моих плечах, целует меня, улыбается, мои пальцы испачканы краской. Это выглядит как сказка, что-то подстроенное. Но это была совершенно откровенная фотография, снятая на мобильный телефон туриста, который узнал нас.
Я не столько забочусь о том, чтобы стать международной иконой, сколько о том, чтобы освещение помогло Дэйзи принять это новое, резкое изменение в её чертах. После больницы она почти не смотрится в зеркала, и я думаю, что столкновение с постоянной реальностью произошедшего могло быть для неё тяжелым. Она избегает этих чувств, как она обычно это делает.
— Она рядом? — спрашивает Сал. — Дай мне поговорить с девушкой. Она, наверное, скучает по мне.
— Она здесь, — я передаю телефон Дэйзи. — Салли хочет поговорить с тобой по душам.
Она светлеет и берет мой телефон.
— Отруби его на хрен, если он начнет рассказывать о том, что было когда нам было по двенадцать лет.
Он любит рассказывать о том, как я бегал по ночам в летнем лагере и делал сальто в озеро со скалы. Я не нахожу эту историю такой занимательной, потому что в тот год я протащил фляжку дешевой водки. Я был пьян. И был долбанным идиотом.
Но сейчас я бы сделал всё то же самое, но только без выпивки.
Дэйзи подносит телефон к уху.
— Привет, Салли, — она улыбается шире. — Я сделала ему массаж задницы, спасибо, что спросил.
Я выхватываю у неё трубку, и Салли разражается хохотом на другом конце.
— Пожалуйста, заведите детей, — говорит он мне, не в силах сдержать смех. — Я должен посмотреть, будут ли они такими же веселыми, как она, или такими же угрюмыми, как ты.
— Отъебись, — легкомысленно говорю я ему.
— Обнимаю и целую из Венесуэлы. Увидимся через несколько месяцев? На связи.
— Да, — говорю я.
Мы вешаем трубку одновременно, и я смотрю, как Ло несет Лили на спине. Сейчас раннее утро, поэтому я не удивлен, но в последнее время она была более уставшей. Она прижимается головой к его плечу, засыпая.
— Что случилось, когда вам было двенадцать? — спрашивает Дэйзи, переплетая свои пальцы с моими.
Роуз и Коннор во главе со стюардессой открывают дверь в наш гейт. Они спускаются по лестнице на взлетную полосу, где нас ждет частный самолет. Дэйзи и я позволяем Ло догнать нас, так что мы выходим последними.
— Я, блять, бегал по летнему лагерю ночью, — говорю я ей.
Она смеется.
— Не может быть. Я делала то же самое, когда мне было четырнадцать, — она ахает. — Словно мы всегда были предназначены друг для друга.
Я провожу рукой по её волосам, а затем целую ее лоб. Если мы должны быть вместе, то почему возвращение домой кажется мне возвращением в черную гребаную бурю?
Ло проходит мимо нас и шепчет, чтобы не разбудить Лили: — Эй, вы двое, ваши ППЧ20 пугают маленьких детей.
— Ты имеешь в виду себя? — отвечаю я, следуя за ним, пока он спускается по лестнице на улицу.
— Я имею в виду всех, кто когда-то был ребенком, — говорит Ло как умник. Он горько улыбается, и тут я чуть не натыкаюсь на спину Коннора, который встал как вкопанный на асфальте.
— В чем, блядь, дело? — спрашиваю я. Самолет здесь, но это не частный самолет Коннора, припаркованный впереди нас, толстый слой смога затуманивает небо.
Мое лицо мрачнеет.
Я узнаю массивный белый Boeing-787, показной, так, что в лицо, блять, бросается.
Прямо как мой отец.
Он спускается по трапу самолета, застегивая черный костюмный пиджак, его темно-каштановые волосы уже начали седеть по бокам.