– Спасибо.
– Пожалуйста, пожалуйста, – старичок проводил любителя «русских горок» до выхода. – Постарайтесь держаться в тени. И больше никаких фокусов? Поняли?
Коньшин ощутил что-то в ладони. Он разжал кулак Это был флакончик «валокордина». Коньшин вышел на улицу.
Девушка подбежала к нему, заглянула в глаза.
– Ну как? Вам лучше? Мы так перепугались, – катание на «горках» не оставило на ней никакого следа.
– Все в порядке.
Подошел парень, улыбнулся:
– Ну и тяжелый вы. Еле дотащил. Давайте знакомиться. Николай.
– Петр… Кириллович.
– Да ладно, чего уж там. Петр. Откуда будете? Москвич?
– Москвич.
– А чего ж на эту штуку полезли?
– Да так… А вы откуда?
– Тоже москвич.
– Ну а вы зачем полезли?
– Честно говоря, не знаю.
Оба засмеялись. Девушка протянула бутылку воды:
– Меня зовут Света. Пить хотите? Это мы для вас купили.
– Хочу, но не этого, – сказал Петр Кириллович. Он чувствовал себя непринужденно.
– А можно? – оживился Николай.
– Доктор не запретил.
– Возле пруда есть ресторанчик, – сказал Николай.
– Я его знаю, – поддержал Петр Кириллович. – Там всегда прохладно.
– Можно? – Девушка взяла его под руку, и они пошли в тени деревьев.
Парень шел позади, поглядывая на свое отражение в окнах ларьков.
– Вам не надо было лезть на эти дурацкие горки, – сказала Света. – Сколько вам лет?
– Старик.
– Ну как вам не стыдно! Вы очень хорошо сохранились. Вам… пятьдесят лет. Угадала?
– Сорок три.
– Правильно. Я так и хотела сказать сначала. Это вас укачало, поэтому я и ошиблась. Для мужчин сорок три – это самый прекрасный возраст. Правда? Ведь про этот возраст говорят: «мужчина в соку»?
– Про этот. Но я не в соку. Может быть, в собственном соку.
– Не скромничайте. Вы, наверно, научный сотрудник. У вас есть какие-нибудь открытия, изобретения. Вас ценит начальство, и вы подумываете о докторской диссертации. Сейчас у вас хандра. А на горки вы полезли от одиночества. Точно?
– Почти.
– Вот видите. Все-таки я на что-то способна.
– Вы работаете сестрой милосердия?
– Я студентка. Будущий геолог.
– Почему же у вас такие нежные пальцы, будущий геолог? Насколько я знаю, вы все время должны тесать камни.
– Я только на втором курсе. Не верите, что я геолог? Сейчас я вам докажу.
Света остановилась и принялась рыться в маленькой светлой сумочке. С Москвы-реки вдруг прилетел прохладный ветерок, тронул кроны деревьев, задвигались верхушки деревьев, заболтали между собой листья, словно дети на уроке, дождавшиеся наконец перемены. Тень впереди на асфальте стала живой. Она то заползала через весь тротуар на проезжую часть, и тогда становилось почти сумрачно, словно наступил вечер и вот-вот должен пойти дождь; то ветер загонял тень далеко в глубь аллеи, и зной заливал все вокруг ослепительным пламенем, и было похоже, что начался лесной пожар, и бледная тонкая трава под далекими деревьями, казалось, скрючивалась в огне, извивалась, и даже вроде оттуда, из-под не такой уж широкой лесной полосы, тянуло лесными запахами: мокрым мхом, грибами, поспевающей земляникой и холодным родником.
«Боже, – подумал Коньшин, – как хорошо, что я ее встретил. Неужели суббота будет нормальным, человеческим днем?»
– Вот вам на память. – Девушка положила на свою ладонь и протянула Петру Кирилловичу зеленый камушек. – Я привезла из Крыма. Там у нас была практика. Это яшма.
– Спасибо, – Коньшин спрятал камушек в карман.
– Догоняйте! – крикнул Николай. – Чего вы там шепчетесь?
Они прибавили шагу и вслед за Николаем вошли в небольшой ресторанчик. Он был пуст. Чистые накрахмаленные скатерти, на столиках цветы. В дальнем углу курил парень – официант, весь в черном, только на груди пестрый галстук-бабочка; бабочка от движений шевелилась, словно действительно это была настоящая бабочка, прилетевшая откуда-нибудь из тропиков и облюбовавшая для отдыха этого официанта.
Света выбрала столик у окна.
Официант не торопился. Он не спеша докурил сигарету, долго задумчиво тушил ее в пепельнице, потом куда-то ушел, а когда появился, принялся, не смотря в сторону компании, расставлять стулья за столиками. Стулья стояли нормально, но, очевидно, официант добивался абсолютной гармонии.
– Эй! – сказал Николай. Он произнес это «эй» негромко, но властно и слегка презрительно.
Официант не реагировал.
– Эй, салага! Шлепай сюда! – слегка повысил голос Николай.
Официант еще немного повозился, потом прервал свое занятие и подошел с каменным лицом.
– Почему вы так грубо разговариваете?
– Ты слепой? – спросил Николай.
– Прошу не тыкать.
– Ты был в Монте-Карло?
Официант растерялся.
– Нет…
– Оно и сразу видно. В Монте-Карло тебя бы вышибли через полчаса. И профсоюз бы не вступился. Понял? И ты, если бы тебе повезло, мыл машины на заправочной станции. Сейчас их там много-много стоит, поскольку энергетический кризис.
Парень сглотнул слюну.
– Па-п-ра-шу не ку-рить! – вдруг рявкнул он. Вернее, он хотел рявкнуть, но голос подвел его, и вырвалось что-то наподобие поросячьего визга.
– Тогда и ты не кури, – спокойно сказал Николай.
Наступило молчание. Официант и спортсмен пожирали друг друга глазами.
– Что есть? – наконец спросил Николай миролюбиво.
– Салат… «Столичный», – с трудом выдавил из себя парень. Видно, бабочка вцепилась ему в горло своими лапками.
– Еще что?
– Котлеты.
– Вчерашние?
– Горячие.
– Но вчерашние?
– Вечерние, – нехотя согласился официант.
Спортсмен спрашивал быстро, властно, словно вел допрос.
– Эх вы! – сказал он, стряхивая пепел в аляповатую «под хрусталь» пепельницу. – Гнать вас всех в Монте-Карло. Водка-то хоть есть?
– Водка есть.
– Конечно, теплая?
– Средняя…
– Значит, теплая. Льда, разумеется, нету.
Официант усмехнулся:
– Черепашьего супа тоже не имеется.
Николай пропустил его примитивную иронию мимо ушей.
– Извините, – ехидно сказал он. – Я забыл, что у вас нет воды и холодильника.
– Так что будем заказывать? – спросил официант, достал блокнот и открыл его. Блокнот был девственно чист.
– Бутылку водки и четыре салата, – поспешно сказал Петр Кириллович. – И минеральной, если можно, пожалуйста…
Официант ушел, обиженно подняв плечи.
– Зачем ты с ним так? – спросила Света Николая.
– С ним только так и надо, – процедил сквозь зубы Николай. – Жулье… – И окутался шарфом дыма.
– Я сейчас приду, – сказал Коньшин и встал из-за стола.
Жара на улице еще усилилась. Люди брели сонные, как мухи. Казалось, им трудно отрывать ноги от горячего, вязкого асфальта. Еще немного, еще чуть-чуть – и люди не смогут отлипнуть от асфальта и останутся на нем на века, как музейные экспонаты, как те мошки, что навсегда застыли в неестественных позах в кусках янтаря.
Петр Кириллович почти бежал, стараясь держаться тени. Пот струйками стекал по его лицу, сердце билось часто и неровно. Он боялся, что Николай может увести куда-нибудь Свету. Ему очень нравилась девушка.
Кусты сирени уже высохли и даже были горячими. Когда листья хлестали Коньшина по лицу, он ощущал аромат смолы и майских жуков. Откуда на сирени смола?
А вот и «избушка на курьих ножках». «Избушка, избушка, повернись ко мне передом, а к лесу задом», – поколдовал Петр Кириллович, пробираясь по тропинке.
Избушка повернулась, и Коньшин постучал в окошко «для грязной посуды». Опять возник черный восточный глаз. Глядел он настороженно:
– Что надо, генацвале?
– Вы обещали шашлыки, – напомнил Коньшин и обмахнулся, вроде бы от жары, десяткой.