– Эй! – крикнул бандит официанту. – Иди! На! – послышался слабый щелчок – Николай нажал кнопку прыгающего ножа.
– Нет! – тихо сказал Жорик. – Я не могу!
– Иди, мерзавец!. Все равно, если поймают, тебе тоже вышка! Ничем же не докажешь, что чистенький остался! Зато хоть не зря шлепать будут.
– Нет… – Официанта вырвало. Потом послышались удаляющиеся шаги. Шаги были загребающими, неровными.
– Ах, мерзавец! Чистеньким захотел улизнуть! Ну ты у меня еще попляшешь, как сволочь на сковородке!
Петру Кирилловичу не было страшно. Единственно, чего он боялся сейчас: убийца нанесет удар сзади, между лопаток. Так убивают трусов. Или убийца – сам трус. Но этого никто никогда не узнает… Света может подумать, что он плакал, молил о прощении, а потом покорно подставил спину.
И опять тело пришло на помощь, как всегда приходило, когда мозг уже ничем не мог помочь. «Толчок ногами, косой рывок плечами слева направо, и ты переходишь из лежачего положения в стойку», – послышался голос Тренера.
Одна нога была выключена, но Николай отвлекся руганью официанта и ослабил хватку правой ноги. Тело Коньшина провело прием блестяще. Рывок, другой, и Петр Кириллович уже стоял на ногах, в упор глядя в глаза бандита. В зрачках диск-жокея мелькнул страх. В ту же секунду Николай быстро нагнулся вперед и слегка коснулся рубашки на груди Петра Кирилловича, словно хотел ее погладить; жест был легким и как будто извиняющимся – вроде Николаю стало стыдно за то, что он только что собирался сделать… Дескать, ладно, извини, это было недоразумение. Мне пора, я тороплюсь.
Он и в самом деле спешил, и, видно, ему в самом деле было стыдно за то, что только что собирался сделать. Николай криво, как-то стыдливо улыбнулся Коньшину и быстрым шагом направился в сторону, куда скрылся официант. Видно, там не было крутого склона; наверно, они пришли сюда сначала по пологому входу в овраг, договорились, как заманить сюда, а потом уже пошли за ним, Коньшиным.
«Ага, – торжествующе подумал Петр Кириллович. – В последний момент испугался, подлец… Не решился… Потому что я посмотрел ему в глаза. Как хорошо, что я встал и посмотрел ему в глаза. Спасибо тебе, Тренер. Спасибо за все… Вечная тебе память…»
Петр Кириллович тоже пошел к выходу из оврага. Идти было легко. После напряжения, когда он убегал и карабкался наверх, тело было приятно расслаблено, а голова кружилась, как после бокала хорошего сухого вина.
Вот только, видно, он здорово поцарапался и намочил грудь и живот, когда пытался выбраться из оврага. Не очень хорошо предстать в этом виде перед Светой. Неужели листья такие влажные: рубашка вся промокла, а по желобку от груди до живота и затем по правой ноге бежит прямо настоящий ручеек. Видно, начинающий преть настил впитывает туман, как губка. К весне настил станет плотным, рыжим, почти черным и будет утыкан подснежниками с белыми стебельками, похожими на булавки с бирюзовыми головками. Весной они со Светой обязательно поедут собирать подснежники, не распустившиеся, а бирюзовые бутончики с прямыми белыми стеблями, похожие на булавки, чтобы они потом уже распустились у них на глазах.
Петр Кириллович достал платок вытереть на груди и животе туманную влагу. Он поднес руки к левому соску, откуда начинался ручеек, и вдруг наткнулся на что-то твердое. «Что это такое? Откуда твердое? Может быть, в рубашку попал сук, когда он взбирался на склон?»
Коньшин наклонил голову и скосил глаза влево.
В груди торчал нож.
«Это ничего, – подумал Петр Кириллович. – Не надо только вынимать его… Надо найти людей, выбраться на дорожку… Говорят, с ножом в груди, если его не вынимать, живут почти час… Главное – выбраться на дорожку…» Если он выберется на дорожку и пусть даже потеряет сознание, то и тогда есть какой-то шанс, что кто-нибудь наткнется на него. Лишь бы он не испугался и не убежал…
Петр Кириллович продолжал идти, теперь уже совсем медленно, от одного дерева к другому, цепляясь за стволы, за ветки. Как тот, которого он встретил в ночном лесу с ножом в груди на заре своей юности. Так вот, оказывается, как это бывает… Ничего особо страшного, противоестественного нет, что человек с ножом в груди продолжает идти. А он тогда испугался и убежал… Ему надо было просто взять человека под руки и довести до телефона-автомата на трамвайной остановке. А он, Петр Коньшин, испугался и убежал. Правда, вызвал милицию… Но что толку в милиции, если человек с ножом в груди живет около часа.
Как поздно приходит опыт.
И не может кричать…
Петр Кириллович хотел крикнуть, но тут же захлебнулся горячей соленой жидкостью… Он не может кричать… Ручеек стал толще и быстрее… Теперь это уже настоящий ручей… Все… До дорожки ему не дойти… Силы еще есть, но ноги отказываются держать тяжелое тело… Ему бы надо похудеть… Если бы он был худым, ноги держали еще… Надо беречь силы… Надо лечь…
Петр Кириллович осторожно лег на сырое мягкое пружинистое дно оврага и вытянул руки вдоль туловища, стараясь не шевелить левую часть груди, откуда бежал и бежал ручей.
Боли не было.
Хорошо, что нет боли. Не надо корчиться и стонать На корченье и стоны уходят силы.
Кто-то бежит, ломая ветки. Кричит: «Петя! Петя!» Неужели все же он спасен? Но кто это кричит? Крик невнятный из-за тумана и из-за страха кричащей Светы? Или его все-таки нашел Димка? Или это сын? Вполне может быть, что и сын… Узнал как-нибудь… Ведь в жизни все бывает… Вполне мог как-нибудь узнать…
– Петя! Петя!
Совсем уже рядом… Еще немножко. Как жаль, что он не сможет ответить… Если он ответит, то сразу же захлебнется горячей, соленой жидкостью…. Кто же это все-таки к нему бежит?
И вдруг он вспомнил еще один прием, которым его обучал Тренер. Тренер сам выдумал этот прием. Надо закрыть глаза, напрячь все мышцы, приказать своему телу стать легким-легким, и тогда тело выскользнет из-под тела противника и как бы повиснет в воздухе… Этот прием не раз спасал Коньшина в критические минуты.
Если его тело повиснет в воздухе, его найдут быстрее, а он сможет подняться в воздух и увидеть, кто его ищет.
Петр Кириллович закрыл глаза, напряг мышцы, и в самом деле его тело стало медленно, словно воздушный шарик, подниматься со дна оврага. Вот его подхватили восходящие теплые воздушные струи, вознесли над лесом…
Солнце еще не село. Верхушки даже самых темных елей были золотистыми; будто чистые речки, светлели просеки. Но овраг, где он лежал, скрывался в тумане. Там ничего не было видно.
А тело летело все выше и выше… Вот и поселок, станция, уже погруженная в полумрак, змеей подползающая к перрону электричка…
Это же оранжевая электричка!.. Петр Кириллович слегка расслабил мышцы, и его тело, покачиваясь па восходящих струях, стало медленно опускаться.
Электричка стояла с открытыми дверьми. Она была пуста и прекрасна. Она сверкала внутри зеркалами и нежно сияла оранжевой краской снаружи. Он висел на уровне окон…
Лишь в одном вагоне были люди. Людей было трое. Первого человека он узнал сразу. Это Света… Второй – сын… Какой он стал большой и плечистый…
А напротив, тоже молодой и плечистый, оживленный сидел мужчина. Кто же, этот мужчина? Что-то очень знакомое…
Да это же он сам, Коньшин! Значит он не умер! Конечно же не умер! Разве может умерший человек так весело и заразительно смеяться, так нежно гладить девушку по плечу, обнимать за шею сына? Значит, все в порядке… Петр Кириллович расслабил тело и стал медленно опускаться вниз, покачиваясь на струях тяжело восходящего теплого воздуха…
Лишь бы удар о землю не был жестким. Тогда еще сердце может выдержать…