Выбрать главу

Красавица жила на уютной тенистой улочке. Окна ее дома ярко светились, но шторы были опущены. Пиону-шпиону подсмотреть ничего не удалось. Все же по тени на опущенных шторах Пион-шпион понял — Ночная Фиалка прихорашивается перед зеркалом, видимо, готовясь к ночной прогулке.

А в доме напротив окно оказалось распахнутым, шторы раздвинутыми. И было видно: за столом сидит известный поэт Василек и что-то пишет.

От нечего делать и на всякий случай Пион-шпион стал следить за поэтом.

Поэт Василек

Василек, не подозревая, что за ним наблюдают, старательно писал свое новое стихотворение. Правда, сначала он не знал, о чем писать, и, сунув палец в рот, как маленький, слегка пососал его. Такая у него была поэтическая привычка.

И вскоре к нему пришла тема. Глядя в распахнутое окно, Василек почувствовал приступ вдохновения. Он решил, что напишет именно про распахнутое окно. Но вскоре тема ему показалась слишком большой. Он решил ее сузить и написать про форточку. А почему бы про нее не написать? Тема небольшая, но полезная…

«Жила-была форточка», — написал поэт и глубоко задумался.

Сочинение стихов — очень непростое дело, даже очень сложное дело. Василек это всегда помнил. Он всегда ко всему внимательно присматривался. Зачем? Чтобы знать как можно больше. И особенно внимательно он присматривался к каждому красивому цветку — и к Ромашке, и к Маргаритке, и к Незабудке, и к Гвоздичке. С каждой он старался познакомиться поближе и написать об этом хотя бы одно стихотворение.

У него была написана большая поэма и о Ночной Фиалке. Именно сегодня он собирался вручить красавице свое сочинение.

Но, разумеется, Василек писал не только о знакомых и незнакомых цветах. Он писал обо всем, что видел, что его окружало. Например, о столах и стульях, о шкафах и вешалках, о кастрюлях и тарелках, о ножах и вилках, об одежных, обувных и зубных щетках, о ботинках и галошах — всего даже и не перечислить. Так много интересного и полезного он видел вокруг себя.

Он не только правдиво описывал эти предметы и указывал, какую пользу они приносят, но и приукрашивал все это поэтической фантазией. И в тот вечер, сочиняя вдохновенные строки о форточке, он добавил в свое стихотворение довольно большую порцию фантазии. И стихотворение зазвучало:

Жила-была форточка, В нее глядела мордочка, А чья была та мордочка? Кошачья ли, собачья ли?
Я этого не знаю И просто повторяю: Жила-была форточка, В нее глядела мордочка.

Василек остался доволен своим сочинением и весело потрепал по холке стоявшего в углу кабинета деревянного коня Пегаса, приговаривая:

— И мы летать умеем. Да, да, да, да. И мы парить умеем. Да, да, да, да.

Стоявший в кабинете конь Пегас был крылатым. Ведь он являлся не простым игрушечным конем, а поэтическим. В бока коня были вделаны деревянные крылья. А на животе имелось небольшое отверстие, и в него был вставлен ключ. Пегас был заводной.

Изобрел и построил Пегаса когда-то в старину благородный поэт Гиацинт. Он сам летал в прошлые времена на крылатом коне. А затем, уже после кончины Гиацинта, установился обычай: передавать Пегаса лучшему из живущих поэтов. Крылатый конь с тех пор сменил уже несколько хозяев.

В конце концов правитель Пырей приказал передать Пегаса Васильку.

— Василек — наш лучший поэт, — сказал Пырей. — Он твердо стоит на родной почве. Он не мечтает о каких-то звездах и пишет то, что полезно нам всем. Пегас ему должен принадлежать по праву. А летать на этой лошадке и не нужно.

И Василек никогда не летал на Пегасе, никогда не заводил его. Поэт переименовал Пегаса в Пегасика — такое имя поэту казалось более приятным и домашним. Правда, в разговоре с некоторыми знакомыми — и с певицей Ромашкой, и студенткой Маргариткой, и красавицей Ночной Фиалкой Василек намекал, что иногда по ночам он садится на Пегасика и парит надо всеми в ночном небе… Поэту нравилось производить впечатление на красивые цветы.

Слухи об этом дошли до Пиона-шпиона. Конечно, Пион-шпион не поверил, что Василек может подниматься в ночное небо, но все же решил последить за поэтом. И теперь внимательно наблюдал за каждым движением Василька.

Но, как и следовало ожидать, Василек и не думал летать. Он только самодовольно трепал Пегасика за гриву и бубнил свое:

— И мы летать умеем. Да, да, да, да.