— Голова кружится? — спросила Лин, подбежав ко мне. Я был бледен, как смерть. Голова у меня не просто кружилась, а ходила ходуном, но соображать я все-таки мог.
— Лин, отойди. Правда, отойди. Не трогай меня. Вот, — я показал ей ладонь в крови. — Видишь… Мне правда стыдно, очень стыдно, но я не хочу, чтобы ты жалела меня. Уйди, пожалуйста.
— Если я уйду, ты рухнешь через два метра и больше не встанешь. Просто молчи, хорошо? — Лин помогла мне дойти до сторожки и усадила на стул. — Сильно болит голова? Я сейчас позвоню в "скорую", они приедут. Они быстро приедут, дотерпишь?
— Не надо "скорую". Я не сильно ударился, и голова у меня не болит, а просто кружится, — сказал я, чтобы не создавать проблем, представив на мгновение, как вокруг меня будут суетиться люди в белых халатах. Незачем это вовсе — ни мне, ни им.
— У тебя может быть сотрясение. Я звоню.
— Нет, у меня никак не может быть сотрясения, — пошутил я, откинувшись на спинку стула и закрыв на секунду глаза. — Только не у меня.
— Ты шутишь, значит, тебе не очень плохо, — заметила девушка. — Ладно. У тебя есть тут нашатырь?
— Только не нашатырь, — взмолился я. — Там, в нижнем ящике…
Лин вылила нашатырный спирт из флакончика на вату и сунула мне под нос. Я скривился и почти окончательно пришел в себя — в глазах больше не двоилось, и пол под ногами стал будто тверже и надежнее. Удивительным было то, что мы вели себя так, словно ничего не случилось несколько минут назад, и ни слова не говорили обо мне. Лин выбросила вату в корзину у стола. Я вышел к реке и ополоснул руку, а заодно и шею. Перед этим я снял грязную рубашку и кинул на траву. Скрывать мне уже было нечего, а особенно шрамы. Теперь я даже хотел, чтобы Лин увидела меня таким, какой я есть на самом деле — это было все-таки легче, чем недоговорить что-нибудь. Довольно я издевался над Лин…
— А спирт у вас есть в сторожке? — крикнула она.
— Не знаю. Шон этим не увлекается, а я пить вообще не могу.
— Медицинский! В лекарственных целях, — объяснила девушка и стала искать бутылку.
— Зачем он тебе?
— Он тебе, а не мне. Подойди к зеркалу и посмотри на свою шею.
Я зашел в сторожку и сделал так, как сказала Лин. Зеркало на стене было маленькое и старое, без всякой рамы. У правого плеча кожа у меня была сильно содрана. Лин достала маленькую бутылку из шкафа.
— Нашла! Твой друг очень практичный.
— Не трогай, — попросил я. — Ничего страшного, просто царапина.
— Молчи, — снова попросила девушка. — Будешь делать так, как я скажу. Повернись спиной.
— Да не буду я! Чего ты хочешь сейчас? Я сам могу, не трогай меня!
— Так, слушай. Кто из нас врач — ты или я? Успокойся, я не буду тебя трогать.
Она вылила спирт на аккуратно сложенный бинт. Мокрая марля сильно обжигала мне шею, и я закусил губу, чтобы не было так больно. Я понимал, что нужно что-нибудь сказать, но мне не хотелось больше говорить, и мы молчали. Лин перевязала мне шею, хотя я слабо пытался убедить ее в том, что это необязательно. Я стоял к ней спиной, смотрел вниз, на красный грязный ковер и думал, почему же она не спрашивает про шрамы. Наверное, Лин как и Дэм решила, что они у меня из самолета. А еще думал — интересно, слышит ли она, как стучит мое сердце.
— Все, готово. У тебя есть еще какая-нибудь рубашка или майка?
— Здесь нет. Спасибо, Лин. Мне стало намного легче. А теперь иди, пожалуйста, к Аарону.
Она проигнорировала меня. Я не отводил от нее глаз, а вот она на меня совсем не смотрела, стараясь убедиться и убедить меня в том, будто ничего страшного не произошло. Ее выдавали только руки — лихорадочные суетливые движения.
— Ты не прав. Это не конец света, — сказала девушка, возясь с аптечкой Шона. Она положила обратно бинт и хотела закрутить флакончик с нашатырным спиртом. Я представил, как она стоит у операционного стола, на котором лежит кто-нибудь с распоротым брюхом, и меня замутило, а Лин неловко опрокинула пузырек на пол. Он гулко ударился о деревянные половицы рядом с ковром, громом прокатился в моей тяжелой голове, и нашатырь растекся безобразной лужей. Лин чертыхнулась и отвернулась поспешно, и я тоже опустил голову. Она вытерла глаза, а я кинул на половицы рубашку, не найдя ничего лучше. Лин обернулась и увидела, как черная ткань впитывает нашатырь, становясь еще чернее.
— Что ты делаешь, — прошептала она. — Это же костюм…
— Все равно я ее не надену, — пробормотал я и усмехнулся. — Разве только под землей.
Лин нахмурилась и скривилась, как от сильной боли. Потом она резко шагнула ко мне, обхватила ладонями мое лицо и посмотрела мне в глаза — пристально и напряженно. Вот теперь я видел и понимал, что она чувствует и хочет сказать. И мне становилось только хуже.
— Когда? Когда ты узнал, что болен?
— Я не помню, — честно сказал я, убирая и отталкивая ее руки. — Очень давно. Пять лет, наверное.
— И что? У тебя есть врач? Что он говорит?
Я вспомнил, как стоял у аквариума с золотой рыбкой в кабинете Моргана Рехта.
— Лин, а сейчас еще существует клятва Гиппократа? — спросил я. Она кивнула.
— Конечно, существует. Ее пришлось осовременить. Во времена Гиппократа она звучала немного иначе, но смысл тот же. Почему ты спрашиваешь?
— Так… Ты говорила, что Аарон и Морган знакомы.
— Ну да, даже вроде как друзья. — Лин задумалась и понимающе кивнула. — Да… Так это он твой доктор…
Я молчал, продолжая складывать все детали воедино. Выходит, это Морган рассказал обо мне Аарону. Я бы и сам на его месте рассказал, это ясно.
— Что он сказал, Итан? — повторила девушка. А мне осточертел этот глупый диалог. Как будто что-то могло измениться!
— Это неважно, — буркнул я. — Ладно. Я сам уйду сейчас.
Я все-таки поднял мокрую мятую рубашку, а потом рывком развернулся и вышел из сторожки, споткнувшись о порожек, как обычно Дэмиэн. Меня не остановило даже то, что я гол по пояс, настолько мне было все равно. Я хотел только уйти поскорее, но Лин встала у меня на пути.
— Хватит. Не будь дураком, Итан! Мне не безразлично, кто ты. Проще всего уйти, это верно. Я могла уйти сразу, когда меня просил Аарон…
— Ну и шла бы, — буркнул я.
— И кому из нас было бы лучше? Куда ты пойдешь сейчас? Что ты с собой сделаешь?
— Лягу спать, наверное, — признался я. — Ты ведь уже знаешь правду. Что тебя держит тут? Уходи, пожалуйста. Я запру дверь и тоже уйду. Как будто не было ничего. Две недели из головы выбросить проще, чем несколько лет.
— Глупый, — сказала девушка. — Но ведь если я все еще здесь, то не собираюсь ничего выбрасывать. Тебе очень больно и тяжело, и мне тоже больно и тяжело, — Лин говорила и смотрела на меня убедительно, как будто я не верил ни одному ее слову. Я, наверное, и правда не верил. — Я никуда не уйду.
— Ты не слышала, что сказал Аарон? Я скажу громко. Я спидоносец, Лин! К тому же лжец и трус. Завидный жених… Я ведь ничего не сказал тебе, хотя сам знал, что это неправильно.
— Вот именно. Это ты меня обманул, а не я тебя, верно? А теперь ты кричишь на меня и гонишь отсюда. Как думаешь, это очень красиво?
— А что же мне сделать, чтобы ты ушла и больше ко мне не подходила? — спросил я устало. Лин сжала губы и отвернулась. Я понимал, что обижаю ее, но ведь я хотел как лучше. Не так-то легко было произносить это вслух, ведь сам я понимал, что мне будет трудно.
— А ты не хочешь меня видеть? — спросила она. Я замер.
— Не хочу, — выдавил я через силу.
— Вот уж действительно лжец, — она улыбнулась, а я поразился — как можно улыбаться сейчас. — Нет. Зачем? Вместе справимся. Вместе легче. И потом — куда же я пойду, скажи, когда оранжевое лето еще не кончилось?
— Дэмиэн рассказал, — пробурчал я.
— Нет. Дэм ничего не говорил. Это же твоя… наша сказка так называется.