Глядя на них, Леня Ясеневич изумленно мотал головой: как можно столько спать? У второго пилота всегда с собой несколько толстеньких томиков. Леня читал да читал.
Загорцева почему-то раздражало то, как Леня шелестел страницами. С равными промежутками времени повторялся хрустящий звук, заставляя настораживаться и ждать его.
— Дождь, кажется, перестал,— сказал Загорцев.
Леня посмотрел в окно. Хмыкнул с мальчишеской иронией:
— Маленький перестал, большой начинается.
Загорцев не стал спорить. Он заговорил с Леней для того, чтобы как-то объяснить свое предстоящее исчезновение.
— Пойду, наверное, в правление. Позвоню от Богдюка: как там прогноз на завтра.
Леня опустил глаза в книгу. Молчал.
— Надо сходить, узнать…— повторил Загорцев.
Не дождавшись от Ясеневича ни «да», ни «нет», он что-то еще пробубнил себе под нос и бочком протиснулся в дверь.
И Леня Ясеневич знал, куда похаживает командир экипажа, и техники догадывались. Не одобряли, но дружно молчали, не говорили об этом даже тогда, когда оставались в гостинице без него. Уже не было большим секретом и на селе, что Загорцев бывает в доме Валентины Коверзневой.
Молодые бабоньки вздыхали сочувственно. Валюта была им хорошей подружкой, на селе ее любили за честность, за смелое словечко в споре, за песни звонкие. Зашла во двор одинокой молодой женщины любовь, эашла без стука — это понятно. Валентина ведь свободна, надо же ей когда-нибудь устраивать свою жизнь. Но вот Загорцев… У него-то жена есть и дети, и, говорят, живут в согласьи. С его стороны дело выглядело совсем не романтично. На него стали посматривать отчужденно.
Нашлись в деревне и злые языки. Возле колодца, при большом сборе хозяек, одна сказала громко, нараспев, так, чтобы все слышали:
— Пилот и пилотка — то-то быстро снюхались.
XI
На западе небо прояснилось — будто приподнялся край исполинского серого занавеса. Над крышей аэропорта еще моросил замирающий дождик, а дальняя сторона поля уже сверкала под солнцем каплями-самоцветами.
— Наконец-то отдушина! — обрадовался наступающей погоде Лобов.
Сегодня он планировал слетать в «Красный партизан», синоптики обещали во второй половине дня прояснение, и вот — пожалуйста. Константин Иванович смахнул с вешалки свою кожаную куртку, надел фуражку с крылатой кокардой лихо-набекрень. Хороший полетик предвидится, не терпится старому пилотяге вырваться в воздух.
Поздновато, правда: начало пятого.
— Штурман, когда у нас наступление темноты?
Тихо зашипел селектор, переключенный на прием:
— Девятнадцать тридцать, товарищ командир.
Лобов прикинул в уме: осталось три часа светлого времени, сорок минут туда, сорок назад, там часок побыть с экипажем — хватит. Перед тем, как выйти из кабинета, он постоял с минуту: не забыл ли чего? Собираясь в полет, не любил Константин Иванович возвращаться.
«Может быть, захватить с собой Загорцеву? Давненько с мужем не видалась»,— подумал Лобов.
Позвонил.
— Марина Васильевна? Здравствуйте. Не хотите ли проведать своего благоверного? Сейчас лечу в «Красный партизан».
— Правда?! — вскрикнула Маша. Лобов отнял трубку от уха, резанувшую его этим возгласом.— Константин Иванович, очень хочу!
— Жду вас на аэродроме. Только поторопитесь.
Мужнина летная работа, мужнины командировки по месяцу и больше всегда были вне поля зрения Маши...
И разве она, молодая женщина, могла относиться ко всему этому совершенно спокойно? Пристально вглядываясь в мужа, она, может быть, и не заметила ничего, но сердцем почувствовала, что из «Красного партизана» он в прошлый раз вернулся каким-то не таким. Собиралась съездить туда. И вдруг — предложение Лобова. Вот почему она так закричала в телефонную трубку.
Маша прикатила на такси через пятнадцать минут. Запыхавшаяся, плащ через руку, но волосы искусно причесаны и губы напомажены.
«Женщина никогда не упустит своего главного,— усмехнулся про себя Лобов.— На пожар побежит и то красоту наведет».