— Видишь ли, Сергей Сергеевич, я тебе должен сказать… Любовь, конечно, не картошка, но настоящий мужчина должен уметь пожертвовать любовью ради семьи. Зажать себя, и все! Не верю, что в зрелом возрасте любовь сильна, как смерть. Как писал Мопассан.— Смешливые морщинки побежали по лицу Лобова, и оно перестало быть хмурым.— Давай рассуждать так, Сергей Сергеевич. То, что случилось в «Красном партизане», было настоящей любовью. Зная тебя, не могу допустить мысли, что там был просто мужичий блуд. Произошла такая-то встреча, понимаешь, и тому подобное. Любовь достигла своей… последней фазы, что ли, черт его побери совсем! Кто же испытал счастье? Ты сам, мужчина, которому и без того в жизни многое дано. Короче говоря, взял для себя. А детям своим что при этом дал? Уж не вспоминая о жене. Горе дал, слезы, может быть, на всю жизнь. Ты понимаешь, что получается, Сергей Сергеевич? Получается, что здоровый, сильный мужик ограбил маленьких детей, отнял покой у жены. И все под себя, все ради своего чувства, какое бы оно там ни было, пусть даже святое.
Лобов остановился и с размаху плюхнулся в кресло.
— Опять-таки, любовь не картошка, как я уже. подчеркивал. Тут участвует еще одна женщина, может быть, достойная самой красивой любви. Я не могу о ней ничего говорить, потому что ни разу ее не видел. Кстати, Сергей Сергеевич, кто она такая? На партсобрании тебя об этом не спрашивали. Ну, скажи мне: кто она?
Сутулясь над столом, Загорцев поднял веки, глаза его были подернуты слезливой влагой.
— Она самый лучший на свете человек, Она мне друг до конца жизни.
— Н-да… — Лобов поднялся. Сунув руки в боковые карманы кожаной куртки, опять зашагал по пилотской.
Черт возьми, слова, которые он услышал сейчас от молчаливого Загорцева, что-то да значат. Видать, дело зашло в тупик.
Так, так, так… И все-таки Лобов по-дружески, по-мужски, начисто отметая командирскую власть, еще раз повторил:
— Сергей Сергеевич, как хочешь, а ради семьи ты должен был принести в жертву собственные чувства и себя самого.
— Вы правы, товарищ командир.
— Конечно же, прав! Не было меня рядом с тобой на точке, я бы тебе показал, как чужие заборы обнюхивать!
— Давайте оставим это, товарищ командир.
— Стыдно, небось?
— Нет, не стыдно, товарищ командир. Обидно, что такой умный человек, как вы, ни черта не соображает.
— Ишь ты!
Лобов растерялся. В течение всей беседы чувствовал он себя воспитателем, а под конец что-то переменилось. Наморщив лоб, Константин Иванович пытался найти дальнейший ход и не находил.
Хорошо, что как раз в ту минуту заглянул в пилотскую синоптик.
— Товарищ командир, аэродром принимает. Окно часа на три, не больше.
Загорцев вскочил. Сейчас он сядет за штурвал, это уволит его от дальнейших объяснений.
— Что бы там ни случилось, а летать надо, Сергей Сергеевич.
Оба вздохнули с облегчением, вышли из пилотской.
Перед выруливанием самолета на старт Лобов подошел и заговорил с Загорцевым уже другим тоном.
— Ясеневичу надо бы давать побольше тренировочки,— сказал он, опершись локтями о нижнее крыло самолета.— Паррнь, по-моему, способный, со временем на левое сиденье пересядет.
— Есть, товарищ командир.
— Ну, давай, Серега!
Лобов крепко пожал руку командиру экипажа, словно расставался с ним надолго, будто Загорцев не сегодня же вернется из этого маленького рейса, напоминающего маршрут трамвая.
Загорцев уселся поудобнее, потрогал штурвал и отпустил. Сказал второму пилоту:
— Выруливай и взлетай. Все делай сам, я — просто за пассажира.
Так говорят обычно все инструкторы-летчики, обучая младших. Когда-то пилот Загорцев слышал от своего командира экипажа такие же слова.
Леня взлетел красиво, выдержав направление, как по струнке. Пилотировать машину в воздухе для него особого труда не составляло. Все это время Загорцев молчал. Склонился к левому борту и вроде даже дремал, как пассажир, равнодушный к воздушному путешествию, ожидающий только его благополучного конца. Не взялся он за штурвал и при заходе на посадку. Леня почувствовал себя в кабине самолета полноправным хозяином. А когда пилот действует смелее, у него лучше получается. Он посадил машину мягко и точно — словно поставил на полку хрупкую вещь.
— Нормально,— сказал Загорцев, когда был выключен мотор.
Через полчаса они должны были отправиться в обратный рейс. Пассажиры уже ждали, нетерпеливо топтались на крыльце деревянного домика аэропорта.
Синоптики дали «добро» на вылет.
Пока пассажиры рассаживались в самолете, пилоты курили в сторонке. У Лени что-то вертелось на языке, о чем-то хотелось ему поговорить с командиром. Загорцев это чувствовал. Он задержал взгляд на Лене, что должно было означать: ну, так я слушаю…