– Я не хочу вас обидеть. А когда сделаешь глоток, – тем не менее, безжалостно продолжала Инна, – сначала, конечно, эйфория. Богато, чувственно. Ошеломляет. Но шлейф короткий, радость проходит быстро, как во время полового акта с проституткой. И во рту становится кисло. Второй глоток дается уже с трудом. Но эффект первого еще держится. Это как тяга к запретному.
– Сразу видно, что вы работаете в издательстве. Сколько наговорили! – Инна видела, что Зубаридзе обиделся. – Вино «Лилит» пользуется большим спросом. Я только что привез сюда два ящика, и это была последняя точка, куда я заехал. Вы давно в Грузии?
– Второй день.
– А раньше у нас бывали?
– Нет, это моя первая поездка в Грузию.
– Так вы еще ничего не видели и не знаете! – явно обрадовался Зубаридзе. – Грузинское вино уникально.
– Знаю, мне Анна рассказывала, – Инна кивнула на притихшую сомелье. Видимо, Анна тоже ожидала восторгов, а не критики.
– Рассказывать мало, надо показывать, – сурово сказал Зубаридзе. – У вас какие планы? Небось, в Кахетию собираетесь, на винзаводы?
– Да, я хотела съездить в Шуми.
– Почему обязательно в Шуми?
– Это в Цинандали, а я обязательно хотела снять музей Грибоедова в поместье князей Чавчавадзе.
– Алазанская долина небольшая. Цинандали от моего шато в двадцати минутах езды. Хотите ко мне в гости? Я вас захвачу.
– Но я оплатила этот отель. Он дорогой.
– Я с вас возьму чисто символическую плату. Тем более, все номера в моем отеле уже заняты. Можете переночевать во флигеле, там тихо.
– Тихо? – Инна вспомнила свою мансарду. Душно, шумно. – А погулять есть где?
– Вы еще спрашиваете! Мое шато в Алазанской долине! Сейчас, когда все в цвету, это просто рай!
Инна вспомнила холодную Москву, где весна еще только на подходе. Как и всякому столичному жителю, Инне катастрофически не хватало свежего воздуха. Прогулки в горах – что может быть прекрасней?
– Чисто символическая плата – это сколько? – осторожно спросила она.
Илиа назвал цену. Инна прикинула. Поездка в Цинандали обойдется ей в два раза дороже, она уже справлялась. А тут бонусом бесплатный трансфер. И бесплатный гид, что тоже немаловажно.
– Я заинтересован в том, чтобы русские туристы писали обо мне в блогах. О моем отеле и моем вине, – видя ее колебания, нажал Зубаридзе. – У меня в доме есть музей.
– Музей?!
– Это занятная история. Десять лет назад я купил в Кахетии старый полуразрушенный дом вместе с виноградником. А когда начал его реставрировать, то случайно наткнулся на винный погреб, настоящий грузинский марани. Там было полно раритетов. Эксперты датируют его семнадцатым веком, – небрежно сказал Зубаридзе.
– Винный погреб семнадцатого века! – всплеснула руками Инна.
– Марани, – поправил Илиа.
– Я представляю, как это интересно!
– Ну что, едете со мной?
– Еду! – решилась она. – Дадите мне приют на пару ночей?
– Охотно.
Анна наконец улыбнулась:
– Вы не пожалеете, Инна, – горячо сказала она. – Музей действительно интересный. А про вино вы зря так сказали, – не удержалась она. – «Лилит» уникально.
– А я разве это оспариваю? Я просто высказала свое мнение.
– Я постараюсь его изменить. – Зубаридзе вновь растянул губы в резиновой улыбке. – Собирайтесь. У вас будет все необходимое, но вечером в горах прохладно. Советую взять теплые вещи.
– Да, конечно! – Инна вскочила.
Ей было неловко. Обидела человека, увлеченного своим делом. Но ведь Анна сказала, что у вина есть характер. Он передается от винодела, творца этого вина. Судя по «Лилит», Илиа Зубаридзе – человек-загадка. Из двух женщин, Лилит и Евы, он выбрал темную, а не светлую. И поет ей хвалу. Инне захотелось ее увидеть. Музу Илии Зубаридзе. И приобщиться к его тайне.
Почему-то Инна была уверена, что вдохновительница винодела живет вместе с ним. И это ее чувственность, не сказать, порочность, передалась янтарному вину «Лилит».
В дороге они помирились. Инна больше помалкивала, зато Зубаридзе заливался соловьем. Увлекшись рассказом о Кахетии, он вроде бы забыл о том, что ему наговорила строптивая русская туристка. Инна была уверена, что Зубаридзе решил ее обольстить. Не как мужчина женщину, а как художник критика. Он действительно помешан на своем вине. На «Лилит». У Илии прямо лицо меняется, когда он кидается на его защиту. Инне показалось, что вид у Зубаридзе болезненный, но, говоря о «Лилит», он преображался. Бледность проходила, длинные хрящеватые пальцы непрерывно плели паутину, словно бы завлекая в нее доверчивого слушателя, взгляд, зажигаемый вдохновением, становился проникновенным, а глаза из серых делались почти синими. Может, они изначально такими и были, пока их не выцветило время и бесконечные переживания. В ресторане, при ярком свете, Илиа выглядел измученным и усталым. А сейчас, в сумерках, преобразился.