Марья Васильевна начала понимать происходящее не сразу, как будто плохо знала язык, на котором читались бумаги из портфеля энкавэдэшника. На ее лице появилось выражение тягостного недоумения. Старушка растерянно обводила глазами окружающих, будто спрашивая, верно ли она слышит, иногда она бормотала: «Да что же это такое, господи?..»
То же чувство испытывала и Ирина. Но к ее недоумению скоро добавился мучительный своим бессилием протест. Было как во сне, когда видения противоестественным образом искажают действительность и не удается ни изменить их, ни проснуться. Ефремов сообщал следствию среди многого другого, что он содействовал возвращению из эмиграции ее будущего мужа, заранее имея в виду использовать Трубникова в качестве шпиона и вредителя. Что вместе с Трубниковым и другими специалистами института он давал проектировщикам предприятий заведомо ложные исходные данные, искажал результаты научных исследований или затягивал их получение. Особое внимание обращалось на то, чтобы созданное оборудование можно было легко и основательно вывести из строя. Сам же Трубников писал, что завербовался на службу в германскую разведку еще перед выездом в Советский Союз. Что с Гюнтером, агентом той же разведки, много лет вел тайную шифрованную переписку. Он признавал также, что собрания нелегальной группы, особенно ее немецкой, иммигрантской части, происходили на его квартире под видом обычных дружеских собраний. Соглашался Трубников и с показаниями Ефремова о том, что он был активным участником вредительского проектирования стационарных и судовых холодильных установок. Венцом этой их деятельности была подготовка к взрыву криогенного городка, одной из крупнейших в Европе лабораторий низких температур.
Ирине хотелось ущипнуть себя, убедиться, явь ли всё происходящее здесь, или один из тяжелых снов, так часто посещающих ее теперь в конце ночи, Ложь была не простым несоответствием фактам, а какой-то кощунственной им антитезой.
Почти вся институтская переписка с заграницей шла через ее руки. Связи с немецкими научными учреждениями, издательствами и отдельными учеными поддерживал главным образом Алексей Дмитриевич, у которого Ирина была кем-то вроде личного секретаря. Он писал свои письма, почти исключительно деловые, только начерно, предоставляя ей право редактировать их по своему усмотрению, а то и составлять, если дело шло не о слишком сложных предметах. Даже с этой чисто практической стороны она не могла не знать о шифровках. Но их не было и в помине.
А когда у них изредка собирались лишившиеся родины иммигранты, среди которых были и коммунисты, и социал-демократы, и даже далекие от политики люди, вина которых заключалась только в их неарийском происхождении, то какой неподдельной, несмотря на европейскую сдержанность, была их ненависть к тупым нацистским громилам!
Но может быть, все происходящее какая-то провокация, а зачитанные документы сочинены самими органами?
Представитель НКВД закончил чтение. Снова поднялся Федоров.
— Кто знает почерк и подписи Ефремова и Трубникова, — обратился он к собранию. — Прошу подойти к столу и убедиться в их подлинности.
Почерк недавних главных руководителей института знали все присутствующие. Многие столпились вокруг столика, за которым сидел представитель НКВД, и заглядывали в открытые дела. Отходя, они кивали, подтверждая.
— Товарищ Трубникова! — это был голос Вайсберга. — Может быть, и вы желаете убедиться, что подпись вашего мужа не поддельна? — Он сделал широкий пригласительный жест к столу.
Некоторые из сидящих в зале потупились. Но большинство, может быть даже непроизвольно, обернулись. В глазах у многих читался садистский интерес, какой бывал, вероятно, у любителей публичных поношений во времена позорных столбов.
Ирина сидела, окаменев от горя и чудовищной неправды. Самым нестерпимым сейчас было трусливое невмешательство большинства и подленькая жестокость некоторых.
— В свидетельстве гражданки Трубниковой нет необходимости, — сухо сказал представитель НКВД, укладывая бумаги в свой портфель.
Затем было что-то вроде короткого митинга. Особенно усердствовал один из учеников Алексея Дмитриевича, малоспособный инженер, назначенный сейчас на должность руководителя криогенной лаборатории, которую все привыкли называть трубниковской. Фамилию своего бывшего учителя и шефа он называл теперь не иначе как с добавлением — враг народа.
Ирина бежала по мягкому, шуршащему настилу из опавших листьев, жадно глотая холодный воздух осеннего вечера. Сквозь почти уже голые ветви деревьев багровел закат. В глухой кладбищенской аллее было уже почти темно.