Ирина смотрела на него с удивлением.
— Какая просьба, Отто?
— Мне очень нужно знать, как переводится на ваш язык немецкая шутка «Das Land der Unbegrenzten Moglichkeiten?»
Немец чувствовал явную неловкость от того, что обращается с просьбой, допускающей двусмысленное толкование, к русской женщине да еще в такой неподходящий момент. Однако желание знать, как звучит по-русски немецкий политический каламбур, было, по-видимому, сильнее. Русский язык Ланге немного знал.
Ирина Николаевна невольно улыбнулась:
— Я могла бы оскорбиться, дорогой Отто, если бы не знала, что все интеллигентные немцы неисправимые философы… А ваша шутка по-русски звучит не совсем правильно, довольно смешно и совсем не весело: «Страна неограниченных возможностей».
Дома Ирина застала ревущую Оленьку и растерявшуюся, пришибленную горем старуху. Обе нуждались в ее помощи.
Возня с домашними делами, как всегда, несколько отвлекла и успокоила ее. Мария Васильевна уснула в комнате, прежде бывшей кабинетом и спальней Алексея Дмитриевича. Ее неглубокий стариковский сон часто перемежался невнятным бормотанием и какими-то полупробуждениями. Всё это тоже появилось только в последнее время.
Оленька спала, подложив ручку под кудрявую, чуть повернутую набок головку. Ирина в домашнем халатике сидела возле ее кроватки и смотрела на ребенка неотрывно, как бы стараясь запечатлеть в памяти каждую черточку милого существа.
Наступила ночь. Одна из бесконечной вереницы ночей, отмеченных ожиданием страшного. И в каждую из них она засыпала только под утро неспокойным, тревожным сном.
После того, что Ирина слышала сегодня, не оставалось и тени надежды на возвращение мужа. Он неизбежно будет осужден тайным и мрачным судилищем, и как Ефремов, отправлен бог знает куда. А возможно, даже убит. И ее в лучшем случае выселят из квартиры и, вероятно, уволят с работы. Но если бы только это! Ирина знала, что над женами арестованных, обвиняемых в преступлениях подобных тем, которые инкриминируются Алексею Дмитриевичу, висит угроза ареста. Ни за что, просто потому, что их мужья «враги народа». Ирине казалось, что она согласилась бы даже на это, если бы при ней оставили ее ребенка. Что с ним бы она пошла в любую ссылку, выдержала бы пеший этап на каторгу.
Но это невозможно. Детей арестованных родителей отправляют в детские дома. Вот как двоих ребят доцента Корниенко и его тоже арестованной жены; как ребенка инженера и лаборантки Савиных. Таких, полностью уничтоженных семей только в одном их институте было уже около десятка. Дети из этих семей будут расти без материнской заботы и ласки, без доброй отцовской строгости, под казенной опекой неродных людей. Самые маленькие даже не будут помнить своих родителей.
А их матери? Разве они смогут забыть своих детей? Какие годы, какие расстояния, какие унижения и страдания смогли бы вытравить из сознания матери образ ее ребенка!
Ирина беззвучно плакала, смахивая слезы тыльной стороной ладони. Каждую минуту могло стать реальностью то, что казалось ей даже сейчас фантастически неправдоподобным по своей чудовищной, ничем не оправданной бессмысленности. Зачем и кому это нужно? Какой смысл во всех этих жестокостях и беззакониях?
Девочка зашевелилась, выпростала из-под одеяла вторую ручку и повернулась лицом вниз. Упираясь в подушку локотками и выпуклым упрямым лобиком, она напоминала сейчас козленка с висящего над кроваткой гобелена. Шевеление ребенка насторожило мать, сначала отвлекло ее, а потом и совсем изменило ход ее мыслей. У Оленьки лоб отца — талантливого, упрямого и предельно честного человека. Что же сделали с ним там, в этих страшных застенках, что он своей рукой написал слова унизительного самооговора?
Старинные часы, нагнетая с каждым ударом мелодичный гул в комнатах, пробили одиннадцать раз.
Вид и прикосновение тельца ребенка ослабляли даже самую сильную душевную боль. Этому помогали и слезы. Теперь мысли Ирины потекли по руслу воспоминаний.
В жизни человека бывают минуты, когда он думает о своей судьбе как о множестве событий, нередко случайных переплетений и столкновений с судьбами других людей. И тогда его поражают безначальность дороги судьбы, ее повороты и пересечения.
Разве могла она знать, поступая на испытательный срок в библиотеку института, что это определит главное направление ее дальнейшей жизни. Что она, бывшая гид-переводчица гостиницы «Интурист», уволенная за «халатное отношение» к своим обязанностям, станет другом и женой большого ученого, матерью его ребенка.
Хотя уволили ее совсем не потому, что она была плохим гидом. Ирина свободно владела тремя европейскими языками, была молода и обладала приятной внешностью и умением одеваться со вкусом при самых скромных возможностях. Имела хорошие манеры, была легко по-светски остроумна. А главное, никто в гостинице лучше Ирины не мог приспособиться к таким разным по характеру, привычкам и культурному уровню иностранным туристам. У нее всегда хватало такта и какого-то внутреннего чутья, чтобы взять нужный тон даже с самыми привередливыми из них.