Минут десять бывший лейтенант нервно шагал по камере. Потом, вспомнив что-то, остановился.
— А чего это полковника с нами нет? Его же первым из нас осудили.
— В другой камере, наверное…
— В другой-то в другой… Да вот чего нас рассадили? Места хватает.
Алексей Дмитриевич не понимал беспокойства своего товарища по этому поводу. Мало ли как могли распорядиться тюремщики.
— Как бы ему вышку не сунули, вот что!
Почти у всех интеллигентов, даже у Трубникова, склонного к иллюзиям меньше других, мысль о таком исходе наталкивалась на какой-то подсознательный барьер. Летчик от такой ограниченности был свободен. Этот вот трибунал приговаривает к высшей мере каждого пятого осужденного. И каждый, кто получил двадцатку или четвертак, должен помнить, что вышка ходила возле него совсем близко. А проходить по делу Якира, развивал свои соображения летчик, значит быть уже почти в могиле. В живых из этой группы не оставляют почти никого. Это он знал точно от одного якиров-ца, майора, попавшего на переследствие. Парень мыслил по-мужски и по-мужицки просто и ясно. Да, конечно, Трубников понимал теперь, что он как-то не способен пользоваться в размышлениях понятием прямого физического убийства. Но он не видит связи между возможностью смертного приговора бывшему полковнику и его отсутствием в этой камере…
Летчик посмотрел на Алексея Дмитриевича с чуть презрительным удивлением. Что этот гражданский, первый день в тюрьме сидит, что ли, что ее порядков не знает? Смертников отделяют от всех остальных сразу же после вынесения приговора. И в тюрьму их отвозят как можно скорее, совершенно отдельно от других и под усиленным конвоем. А в тюрьме для смертников есть специальное отделение. Спецотдел называется.
Из прогулочного дворика Трубников видел стену этого спецотдела. Он находится в одном из углов их спецкорпуса. К отделению смертников примыкает выгороженный очень высоким кирпичным забором прогулочный дворик с отдельной вышкой для часового. И козырьки на окнах этого отделения особенно плотные. Это собственно даже не козырьки, а непроницаемые железные колпаки, закрывающие окно снизу и сверху.
От входа в подвал послышалось урчание автомобиля.
— Никого не увозили, когда меня не было? — спросил летчик.
Вряд ли так поздно могли привезти на суд кого-нибудь еще. Алексей Дмитриевич теперь понимал тревожный смысл этого вопроса. А парень стоял под самой дверью, чутко прислушиваясь к доносившимся из-за нее звукам. Несколько человек прошли в дальний конец коридора. Было слышно, как там открылась и снова закрылась дверь и люди пошли обратно, направляясь к выходу.
— Смертника выводят, — сказал летчик.
— Эй, летун, лейтенант, ты здесь? — Человек в коридоре крикнул, по-видимому, без особого напряжения. Но голос был сильный и звучный. Так умеют владеть им старые командиры, особенно кавалерийские.
— Здесь, товарищ полковник! — Летчик кричал прямо в дверь, по-военному отчетливо выговаривая слова.
— Приказываю прекратить! — это голос начальника конвоя.
— Встретишь старых вояк… — из коридора послышались топот ног и возня. — Передай им привет… — Возня усилилась. Кто-то, выброшенный из свалки, ударился о дверь их камеры. Тяжелый металлический предмет с лязгом упал на пол.
— Скажи… Фролова к расстрелу…
— Есть сказать, товарищ полковник!
— Прощай, летун…
По коридору бежали еще люди. Но Фролов, видимо, уже сам шел к выходу. За ним затопала и орава его конвоиров.
— Фуражку его возьмите! — крикнул кто-то им вслед.
— Ух, гады… — летчик сидел на скамье, положив один сжатый кулак на колено, а другим подпирая голову. — Каких людей истребляют! Кто же армией командовать будет, ежели что?..
Алексей Дмитриевич чувствовал, что ощущение тупого, давящего кошмара овладевает им совершенно. Казалось, что все в мире подвластно теперь только Неправде, Жестокости, Глупости и Злобе. Он пытался возразить самому себе, напомнить о существовании Разума, Гуманности, добрых начал… «Нет, нет! — кричал внутри него кто-то отчаявшийся, потерявший надежду. — Все втоптано в грязь, все обесчещено. Все находится на службе у Неправды… Или робко ждет полного уничтожения…»
Резко щелкнул замок, и дверь отворилась от удара ногой. На пороге стоял начальник конвоя. Он был красен и тяжело дышал.
— Кто этот тут «Есть, товарищ полковник!» кричал?
— Будто не знаешь?.. — летчик смотрел на конвойного презрительно и угрюмо. — Я кричал.