— В каком учились? — спросил летчик, которого касалось решительно все.
— В сельскохозяйственном, — ответил старший студент. И предвидя дальнейшие вопросы, продолжил. — Повстанцы мы и вредители. А сроку нам за это — по червонцу.
На дворе перед входом в подвал арестантской заурчал автомобиль. И через минуту дверь открылась.
— Выходи все!
Всего два-три шага отделяли дверь воронка от спуска в трибунальский подвал. И всего на каких-нибудь полминуты удалось задержаться, стараясь не войти в автомобиль первым, и взглянуть в холодное и блеклое небо осенних сумерек. Почти во всех окнах прилегающих домов горел свет.
Горела лампочка и в кабине ворона. Но она была совсем тусклая и почти не мешала смотреть через отверстия вентиляционной коробки. Окна вторых этажей были видны хорошо.
Алексей Дмитриевич следил за маршрутом с таким напряжением, которого не испытывал в своей жизни еще никогда. Если из-за ошибки или невнимательности он упустит те несколько секунд, которые предоставляет ему судьба, чтобы скользнуть взглядом по окнам своей бывшей квартиры, такая возможность никогда уже больше не повторится.
Автомобиль въехал на Технологическую улицу. Промелькнул купол-каравай кинотеатра, фронтон барского дома. Потянулись безликие фасады с бесчисленными прямоугольниками окон. Сейчас, сейчас… Гулко билось сердце. До предела напряглись нервы. И все это напряжение сосредоточилось где-то там, в тесноте черепной коробки, создавая в ней ощущение почти физической боли.
Светящиеся прямоугольники мелькали уже через сетку ветвей. Это — ряд тополей, который кончается перед их домом. Сейчас, сейчас…
И вдруг сердце замерло, как занесенный, но не опустившийся молот. Его остановил ударивший в глаза густой оранжевый, почти багровый свет. Большой матерчатый абажур висел высоко, гораздо выше, чем его предшественник — маленький золотисто-желтый колпачок со смешными картинками.
На месте фотографии Цапцарапа мерцала широкая золотая рама старомодной картины.
Не давать воли отчаянию! Не терять способности мыслить! Удержаться еще несколько секунд на своем наблюдательном посту и проверить, тот ли это дом. Теперь невыразимо острым было желание, чтобы наблюдение оказалось ошибкой, чтобы эти окна были окнами какой-то другой квартиры. Пусть будут лучше терзания неведением, чей этот свет, который никогда не уйдет из его сознания, если он вытеснил тот, золотисто-желтый…
В ряду окон второго этажа промелькнул последний из светящихся прямоугольников. Все поле зрения заняла сплошная, слабоосвещенная стена бокового фасада. В самом ее верху тускло засветился круг чердачного окна. В просвете над детской площадкой темнело небо. Ошибки не было. Бывшая квартира Трубниковых занята другими людьми.
Закрыв глаза руками, Алексей Дмитриевич опустился на скамью под стенкой. Следить за поворотами и ориентирами надобности больше не было. Все было ясно. Ирина арестована и томится в одной из женских камер внутренней тюрьмы. Крохотная Оленька будет расти в холодном мире чужих людей. Может быть, потом ей внушат, что она дочь врагов народа. Сумеют привить ненависть к памяти матери и отца. Вырастят в убеждении, что эти люди своей неукротимой классовой злобой и ее обрекли на сиротство, бесконечно горше того, которое вызывается физической смертью родителей.
И во всем этом повинен он! Тираническая совесть не хотела признавать никаких оправданий, никаких других вариантов событий, чем тот, который должно было вызвать его недомыслие. Ни оправдания, ни прощения ему не было!
А оранжевый свет в окне, промелькнувший в течение каких-нибудь двух секунд, все ярче разгорался в сознании пораженного им человека. Защищаясь от враждебного света, Трубников зажимал глаза ладонями. Но и через них он, торжествующий и наглый, проникал к нему в мозг, жег его, как раскаленное железо.
Громадным внутренним усилием Трубникову удалось на мгновение погасить этот жестокий свет. В памяти опять возник светящийся теплым светом прямоугольник окна детской. Но быстро уменьшаясь до размеров точки, он унесся в черную, беспредельную даль. Появился каменный чулан, набитый грязными, заросшими людьми. Чулан сменился бесконечным коридором с двумя рядами узких дверей, наполненный человеческими воплями. Хорек в мундире, вышитом золотыми мечами, целился из пистолета в глаза Трубникову. Взмахнув руками, хорек откинулся назад и упал. С визгом пронеслась вереница химерических всадников буро-серого цвета. Скалилось в довольной ухмылке печеное яблоко, насаженное на мундир с эмблемами бригвоенюриста.