Глаза Корнева постепенно привыкли к тягучему, желтовато-серому полумраку камеры. Под потолком тускло горела лампочка, не гасившаяся здесь, видимо, круглые сутки. Она была забрана под толстый пыльный плафон, окруженный решетчатым проволочным колпаком. По-видимому, это были меры, не допускающие случаев самоубийства узников. Если бы он и смог каким-то образом дотянуться до потолка, то и тогда бы добраться до токонесущих частей электропроводки не сумел. Тюрьма прилагала неожиданно много усилий для охраны жизни своих обитателей.
Некоторое количество света проникало через верхнюю часть железного колпака, закрывающего снаружи оконце камеры. Оно-то и придавало ее освещению мутно-серый оттенок.
Теперь в углу за дверью была видна еще одна деталь почти всякой тюремной камеры. Там, примкнутая к стене через короткую ржавую цепь висячим замком, стояла чугунная бадья, источавшая тяжелый удушливый запах. От этого запаха Корневу очень хотелось поскорее выйти отсюда на воздух. Желанию уйти способствовали и взгляды, которые почти физически он ощущал на себе. Один — недоверчивый взгляд человека, сидящего рядом с ним, другой — недружелюбно внимательный, скрытый стеклом глазка на двери. Но уходить, не доведя начатое дело до получения какого-то определенного результата, было нельзя. А этот результат зависел, по-видимому, от того, удастся ли ему вызвать на откровенность арестованного, у которого, по всем признакам, вера в честность и справедливость представителей закона была основательно подорвана.
— Я к вам вот по этому заявлению, — начал Корнев, доставая из портфеля исписанную и испачканную кровью полоску картона. — Это вы писали?
— Я… — подтвердил Степняк, взглянув на свою записку. Пришлось сбить сустав на руке вот об эту железку. Острого-то тут ничего нет, — и он показал уже присохшую ссадину на тыльной стороне левой руки. Корнев внутренне поморщился. Он бы, вероятно, не сумел этого сделать.
— Но прежде, чем писать собственной кровью, вы просили, наверное, карандаш и бумагу?
— Просил, конечно! Да только не дают вражьи дети…
— А каким образом вы дали ход уже написанному заявлению? Если это ваш секрет, можете не отвечать.
— Да нет. Какой секрет? Просто отдал надзирателю. Так, на «отчай божий», как у нас в партизанах говорили. Думал, он мою писульку просто спалит. А она, гляди ж ты, выбралась за эти стены… Только до кого добралась?.. Вы в самом деле из прокуратуры? — в упор спросил Степняк, уже не скрывавший, что подозревает в своем посетителе провокатора.
Это было оскорбительное подозрение. Но и его надо было стерпеть. Да и относилось оно, собственно, не к Корневу, а к тем, кто мог устроить такую провокацию и кого сам молодой прокурор подозревал в еще более тяжких нарушениях законности.
— Я же предъявил вам свое удостоверение.
— Следственный отдел здешнего управления НКВД может еще и не такую липу состряпать…
Высказывая столь неуважительное отношение к органу, от которого он находился в полной зависимости, включая саму жизнь, Степняк доказывал этим, что он и теперь оставался таким же решительным и смелым человеком, которым прослыл в Гражданскую. А вот сообщить провокатору какую-то свою тайну он боялся или не хотел. Значит, это было нечто действительно важное, ради чего можно было спрятать в карман мелкое чиновничье самолюбие. И не следовало ограничиваться тем результатом, который дало уже сегодняшнее посещение Корневым Центральной тюрьмы, — установлением факта непредоставления арестованным письменных принадлежностей для написания заявлений. Правда, покамест только в отношении одного этого заключенного.
— Может быть, ваше недоверие ко мне рассеет вот этот документ? — Степняк рассматривал партбилет Корнева так же пристально, как в начале его визита прокурорское удостоверение. Чтобы быть поближе к свету, он встал со своей койки и вышел на середину камеры. На этот раз мысль о «липе» у него, видимо, не возникла. По мере того как страница за страницей он изучал документ, глаза заключенного теплели, и когда он возвращал его Корневу, то, видимо, непроизвольно, по привычке старого партийца, обращался к нему уже на «ты».
— Значит, ты, хлопец, в Юридическом учился! — это он, конечно, установил по названию партийной организации, выдавшей билет. — Закончил?