Корнев уже понимал, конечно, что сейчас ему будут показаны следы жестоких избиений. Но никогда еще не видевший ничего подобного, он не ожидал, что они произведут на него такое тяжкое, неприятное, отталкивающее впечатление. Грудь, спина и плечи заключенного были почти сплошь покрыты рубцами и кровоподтеками. Они были разного цвета — йодного, синего, фиолетового. Это говорило об их разном возрасте. Арестованного избивали многократно, по-видимому, систематически. Поморщившись от боли, он нажал пальцами на то место в боку, к которому почти постоянно держал прижатой ладонь. Было неприятно видеть, как концы двух сломанных ребер, расходясь, острыми буграми выпирают из-под кожи. Степняк поставил ногу на койку и до колена приподнял штанину. Голень была покрыта глубокими ссадинами, нанесенными, наверное, носками тяжелых ботинок или сапог. Одни из этих ссадин почти присохли, другие были относительно свежими. С трудом снова натянув рубашку, избитый устало опустился на койку вблизи того места, на котором сидел Корнев.
— Такие-то дела, хлопче… Видел, наверно, чем я харкаю? Моча у меня тоже красная. Так меня в революцию куркули один раз за большевистскую агитацию отмолотили. Только я тогда молодой был, отдышался. А теперь, особенно если добавят, уже не оправлюсь. Да оно, наверно, и ни к чему…
— И за что же это они вас? — тихо спросил Корнев.
— Не «за что», хлопче, а «почему?» — поправил Степняк. — Характер у меня, видишь ты, непокладистый. Не хочу ни себе, ни другим невинным людям смертного приговора подписывать. А этого-то от меня и добиваются тайные фашисты из здешнего энкавэдэ…
«Тайные фашисты из НКВД»! Арестованный вслух и своим именем назвал то, что прокурор Корнев, еще не имея прямых доказательств, смутно подозревал. Слово «фашисты» предопределяло и характер преступлений, в которых старый большевик обвинял, видимо, местные органы госбезопасности. Вряд ли он имел в виду просто должностную распущенность, вызванную фактической бесконтрольностью деятельности местных чекистов.
Степняк говорил хриплым шепотом, прижимая к груди уже не ладони, а гневно сжатые кулаки. Наверное, для того, чтобы подавить в себе этот гнев и немного собраться с мыслями, он умолк на минуту. Затем заговорил снова.
В областной прокуратуре, небось, и не ведают, а может, только делают вид, что не ведают о делах, творящихся в здешнем областном управлении НКВД. Его внутренняя тюрьма и следственный корпус превращены в огромный застенок, в котором тысячи ни в чем не повинных людей подвергаются таким вот избиениям, пыткам голодом, бессонницей, страшной скученностью в камерах. И все это с целью получить от них ложные показания на себя и на других. Честных советских людей обвиняют в преступлениях, которые тем и не снились. А добившись признания в этих преступлениях, замаскировавшиеся враги передают их дела в свирепые беспощадные суды, действующие по указке того же НКВД. Там невиновных, причем без права обжалования, приговаривают к смерти или бесконечным срокам заключения. Особенно жестоко «фашисты» из областного Управления и их подручные расправляются со старыми членами партии. В здешней области они истребили почти все партийное руководство, революционное прошлое которого восходит ко времени Ленина. От первого секретаря обкома до секретаря партячейки сколько-нибудь крупного предприятия. Он, Степняк, кажется, последний из членов областного Комитета, кто до сих пор еще остается в живых. Это потому, наверно, что он оказался упрямее большинства остальных стареющих партийцев и не подписал своего согласия с возведенными на него обвинениями. Например, с тем, что в Германскую он был в партизанских подразделениях тайным агентом Петлюры. Просто же пристрелить свою жертву, не добившись от нее признания в выдуманных преступлениях, здешние фашисты не могут. Самооклеветание невинных людей нужно им, вероятно, для отчета перед вышестоящими органами и введения их в заблуждение. Смотрите, мол, какие мы бдительные и как лихо истребляем в своем дому крамолу! Разоблачения они, видимо, боятся и стараются, чтобы все происходило «по закону». Палачам из областного Управления ничего не стоит, конечно, забить упрямого подследственного до смерти. Но это для них нежелательное «ЧП». Поэтому таких «ставят на консервацию», вот как его, например. Надеются, что человек с отбитыми внутренностями долго не протянет, особенно без врачебной помощи. А умрет он в тюрьме, конечно, от «сердечной недостаточности» или еще от чего-нибудь в этом роде… Если же окажется слишком живучим, то допросы с пристрастием можно и возобновить… В отношении арестованных того ранга, к которому принадлежит бывший член обкома, это делается довольно быстро. Содержать таких положено отдельно от всего прочего тюремного народа.