Еще более угрюмый, если это возможно, чем он был до посещения прокурором камеры № 83, начальник спецкорпуса провел его через ворота своего отделения и нехотя козырнул на прощанье. Его, видимо, не оставляло тяжелое недоумение по поводу неожиданного визита и возможно, вызванное им смутное ожидание неприятностей. Корнев тоже полагал, что у этого хмурого тюремщика должны быть достаточные основания для такого беспокойства. Ведь из его отделения до прокуратуры только каким-то чудом добралось одноединственное заявление от заключенного, да и то написанное кровью. Впрочем, он, несомненно, всего лишь исполнитель чьей-то воли, пешка.
Из тюрьмы Корнев, не заходя в прокуратуру, отправился домой. Захватив там только чемоданчик с дорожными вещами, он поехал на вокзал. Сегодня его непоявлением на службе коллеги будут только несколько удивлены. Завтра они решат, что он заболел. Когда же выяснится, что их коллега нарушил нормы поведения советского служащего, станет ясным также, что он сделал это ради цели, способной оправдать и куда большие нарушения. Ближайший поезд на Москву отходил во второй половине дня. Следующий за ним был только ночью. Ждать этого, второго поезда, было уже опасно.
Если бы лишь тысячная часть заявлений от арестованных на имя генерального прокурора Союза ССР Вышинского достигала адресата, то и тогда он вряд ли смог бы даже бегло просмотреть их. Но на пути бесчисленных жалоб на всевозможные несправедливости из следственных тюрем было воздвигнуто достаточно преград, начиная с тюремных печек, чтобы почти ни одна из них не могла отвлечь главного законника Союза от более важных дел. Именно так обстояло дело и с заявлениями от уже осужденных, поступающими, главным образом, из лагерей принудительного труда. Теперь простое уничтожение этих заявлений считалось уже неполитичным, и большая их часть благополучно добиралась до Главной прокуратуры. Но дальше канцелярии секретариата они обычно не попадали. Особенно если заявление исходило от осужденного по политической статье. Многочисленный штат прокуроров низшего ранга, прочтя только «установочные данные» жалобщика и номер его «почтового ящика», переписывали их на печатный бланк, в котором четким типографским шрифтом жалобщик уведомлялся, что оснований для пересмотра его дела «не установлено». Никакой волокиты и особых промедлений при этом не допускалось. Машина Верховной прокуратуры работала четко и слаженно.
Ее руководитель, он же директор Всесоюзного института Права, если не было срочных дел вроде организации очередного процесса над контрреволюционерами, был поглощен теоретическими вопросами. Вышинский разрабатывал проблемы советского уголовного права применительно к условиям той обостренной классовой борьбы, которая, как это и предсказывал товарищ Сталин, разгоралась все сильнее. Борьба эта требовала отказа от обветшалых гуманистических догм вроде пресловутой «презумпции невиновности». Подобные пережитки буржуазно-интеллигентских взглядов на права подозреваемого в преступлении, особенно если оно носит контрреволюционный характер, мешали борьбе пролетарской диктатуры против своих внутренних врагов и были теперь отменены. Освободившись от вредного балласта, советское Правосудие сразу же, как орудие классовой борьбы, приобрело неслыханные дотоле гибкость и действенность. Теперь стало возможным обезвреживать не только проявивших себя в действии, но и потенциальных врагов революции. Причем на основе только такого психологического настроя, который следует предполагать во многих из советских граждан, исходя из их классового происхождения. Не может же желать добра советскому государству сын экспроприированного капиталиста или раскулаченного деревенского богатея! А значит, он может совершить против нее преступление. Так учит товарищ Сталин. Но блестяще себя оправдывая, подобные положения революционной юридической практики требовали подведения под них теоретической базы. Бесцеремонно расправляясь со своими врагами, в том числе «потенциальными», первое в мире социалистическое государство не хотело, чтобы его считали чем-то вроде государства Зумба-Юмба, из популярного на Западе политического шоу тех лет. Кроме того, всякая «теория» в политике, в том числе законодательной, это прежде всего руководство к действию для тех, кто такую политику захочет воспроизвести в странах, очередь которых становиться на путь строительства социализма еще впереди. Диктатура сталинского типа, будучи первой в истории, отнюдь не собиралась стать последней, и она всячески содействовала профессору Вышинскому, в недалеком будущем академику и сталинскому лауреату, в создании им новой юридической теории, основанной на учении Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина о государстве победившего пролетариата.