Совершившаяся в полуфеодальной империи пролетарская революция произошла как бы в нарушение исторических законов, в том числе и формул общепризнанного теоретика подобных революций — Маркса. Поэтому большинство опытных политиков, как в России, так и на Западе, не приняли ее всерьез. В худшем случае — она нечто вроде Парижской коммуны. Огромным толпам охтинских рабочих, оставивших фронт солдат и покинувших свои корабли балтийских матросов не трудно было сломать слабое сопротивление охраны Зимнего — безусых юнкеров-необстрелков и полуопереточной женской гвардии позера и фразера Керенского. И объявить низложенным его слабое и нерешительное по причине своей разношерстности, избыточной интеллигентности и размагничивающего чувства временности Временное правительство. Но это — начало, не имеющее продолжения. Большевики не смогут решить бесчисленного множества проблем, вставших перед ними после захвата власти, — политических, военных, финансовых, экономических. Сами они ничего не умеют, а поддержки себе не найдут ни в ком, кроме разве ничтожного числа индустриальных рабочих. Мужик же русский их просто не поймет. Но тот же мужик был весьма склонен прислушиваться к программе «социализации» земли, т. е. справедливого раздела всех имеющихся в государстве пахотных земель между семьями землепашцев в зависимости от размеров этих семей, которого требовала партия социал-революционеров. Большевики пошли на союз с этой партией, хотя, наверное, уже тогда они считали его не более чем временным тактическим приемом. Присоединенный к их лозунгам эсэровский лозунг «Вся земля — крестьянам» не замедлил сыграть свою решающую роль. В сочетании с требованием мира любой ценой, пусть даже «похабного», он почти мгновенно превратил русских солдат сначала в дезертиров, а потом и в бойцов революции. Но революции гораздо в большей степени крестьянской по сути, чем рабочей.
Ленинский принцип превращения войны империалистической в войну гражданскую на территории бывшей империи восторжествовал быстро. Толчком к этой войне послужил массовый «красный террор», объявленный большевиками в ответ на попытку чиновников-специалистов оказать сопротивление новой власти при помощи забастовок и саботажа и мелкие пока контрреволюционные заговоры офицерства и буржуазии. После расстрелов в Петрограде волны политической ненависти покатились по России, вызывая массовые убийства, казни, погромы и пожары. Масштабы жестокости и затяжной характер начавшейся гражданской войны вряд ли предвидел даже Ленин. Все противоречия — классовые, сословные, национальные, накопившиеся за сотни лет существования огромной империи, проявились и нашли свое выражение в этой кровавой всероссийской свалке. Много раз казалось, что русскому государству наступает конец и что его народ, изнемогший от идейного разброда, голода и разрухи, вот-вот навсегда потеряет свою национальную самостоятельность и политическое значение в мире. Он, однако, выстоял и на этот раз. А бывшая монархическая держава превратилась в страну «победившего пролетариата». Точнее, в государство партии большевиков.
Теперь о случайности этой победы не могли говорить даже самые ярые из противников большевизма. Было совершенно очевидно, что она явилась результатом героизма и самоотверженности бойцов Красной Армии, воодушевленных идеей организации справедливого социального строя. Но это было только одной из причин успеха. Вряд ли даже эта фантастическая самоотверженность и идейное единство спасли бы большевиков от поражения, если бы не их руководство во главе с Лениным. Оно сочетало энтузиазм и решительность со способностью политического предвидения и не гнушалось проявлениями макиавеллизма, когда дело шло о судьбах Революции. Большевистский Центральный комитет, в конечном счете всем руководивший и за все отвечавший, твердо соблюдая главное направление революционной и военной стратегии, в тактических деталях проявлял маневренность и гибкость, нередко весьма далекие от рыцарских методов ведения войны. При высокой гуманности конечных целей революции, объявленных ее вождями, для них была характерна беспощадная жестокость не только к политическим противникам, но и к своим, если они допускали колебания, нерешительность или малейшее сомнение в верности большевистских догм. Практически не принимавший участия в начавшейся после Октябрьской революции вооруженной политической борьбе, бывший участник студенческих сходок и митингов, Вышинский мог со стороны наблюдать разницу в результатах между тактикой интеллигентного гуманизма и политической «порядочности», столь свойственных его собратьям по меньшевистской партии, и макиавеллиевской практикой большевистского руководства. Чего стоила уже только одна способность этого руководства идти на соглашения и даже политические союзы со своими идейными противниками с заранее продуманным намерением их потом уничтожить! Так поступили с теми же эсэрами и батькой Махно после того, как соглашение с ними о пропуске красных войск через Гуляй-Поле в тыл врангелевцам решило исход гражданской войны. Так же поступили и со многими националистическими группировками и даже с шайкой Мишки Япончика, когда эта шайка помогла красным овладеть Одессой. Большевики не гнушались даже такой мелочью.