Вышинский слушал сбивчивую речь молодого человека с холодным, но явно возрастающим интересом. Он его не торопил и не перебивал, хотя тот нередко повторялся, и его гневная филиппика продолжалась не две, не три и даже не пять минут. Одной рукой Генеральный прокурор беззвучно постукивал по столу пальцами. Но это было постукивание не нетерпения, а задумчивости и, по-видимому, довольно глубокой, так как он не сразу подытожил речь Корнева, когда тот умолк.
— Значит, вы хотите, чтобы Главная прокуратура начала расследование, и притом немедленно, контрреволюционной, как вы полагаете, деятельности органов безопасности в вашей области. Я вас правильно понял?
— Совершенно правильно, товарищ Вышинский!
— В принципе это было бы возможно, если бы дело шло о частном лице или обычном государственном учреждении. Но органы наркомата Внутренних дел наделены в настоящий момент особыми полномочиями и пользуются, так сказать, почти полной автономией. Даже против отдельных их работников и даже Главная прокуратура Союза может возбудить следственное дело только по согласованию с руководством этих органов или вышестоящими лицами наркомата… — Вышинский говорил холодным, почти брюзгливым тоном. Корнев похолодел. Выходило, что значительная часть его возмущения бездеятельностью областной прокуратуры была не столь уж обоснованной. Так же как и его вера во всесилие Верховного прокурора, который, кажется, ведет свою речь к отказу что-либо предпринять против преступников из НКВД. Надлежало, видимо, обращаться к самому наркому Ежову. Но теперь он уже вряд ли успеет это сделать…
Вышинский, однако, прямо не отказывал. Он сказал, что если имеются строго документальные доказательства нарушений законности в любом из учреждений наркомата Внутренних дел, то руководство этого наркомата безусловно не откажет в санкции на возбуждение уголовного дела против виновных в таких нарушениях.
— Товарищ… — он заглянул в лежавший перед ним список, — Корнев сказал, что лично наблюдал на теле такого-то арестованного следы пыток. Он может подтвердить свое наблюдение актом медицинского освидетельствования?
Корнев растерянно ответил, что это тот самый заключенный, который собственной кровью написал заявление в областную прокуратуру. Он — старый большевик и бывший руководящий партийный работник. Корнев, вероятно, не сумел объяснить генеральному прокурору, что смог пройти в камеру этого арестованного, только преодолевая явное нежелание начальника тюрьмы устроить его встречу с прокурором. И этот начальник, несомненно, нашел бы сколько угодно поводов оттянуть назначение к нему медицинской комиссии на время, достаточное, чтобы засадить в тюрьму и самого строптивого прокурора. Можно не сомневаться, что он и его старшие помощники состоят в сговоре со своими преступными хозяевами из областного управления НКВД. Поэтому Корнев решил рассчитывать только на чисто человеческое доверие к его сообщению со стороны Генерального прокурора. Он не знал, что даже негласное дознание в отношении работника НКВД требует документального обоснования.
— Для юриста это неосмотрительно. Но положение поправимо. Возвращайтесь к себе и присылайте в Главную прокуратуру акт освидетельствования арестованного, подвергнутого, как вы утверждаете, незаконным методам ведения допросов. Я вам обещаю, что расследование этого дела будет начато немедленно…
Рекомендация генерального прокурора звучала почти как издевательство. Неужели он не понимает, что если Корнев вернется от него ни с чем, то как нарушитель служебной субординации и прогульщик он будет сразу же отстранен от своей должности? И все равно арестован, хотя, может быть, уже без особой спешки. Контрреволюционеры из областного Управления вряд ли потерпят, чтобы на воле оставался человек, кое-что знающий об их темных деяниях.