Скоро даже немцы-профессора, отнюдь не склонные легко признавать достоинства в студенте-иностранце, заметили недюжинные способности и поразительную влюбленность в науку молодого русского. Бурши-корпоранты[14], вначале не признававшие в нем коллегу и даже пытавшиеся его задирать, познакомившись поближе с характером Трубникова и его пудовыми кулаками, сменили спесь на полное признание.
Через два года вплотную приблизилось окончание курса наук в Высшей школе. Как когда-то в Петрограде, Алексей стал в лабораториях этой школы своим человеком. Место в докторантуре было ему обеспечено.
Совместно с молодым инженером лаборатории низких температур Рудольфом Гюнтером Трубников написал небольшую научную статью, которая была напечатана во всемирно известном журнале «Цайтшрифт’фюр физик». Спустя месяц он был вызван в кабинет руководителя института.
— Вы, кажется, учились в Петербургском политехническом институте? — спросил декан.
— Совершенно верно, ваше превосходительство.
— Называйте меня просто господин профессор… и вы работали с профессором… Ефремовым?
— Да, господин профессор. Но тогда он был еще приват-доцентом.
— И зовут вас Алексей Ди-ми-трие-витш?
— Да, господин профессор.
— Тогда это — вам.
Алексей читал первое в его жизни письмо из Советской России. Писал тот самый доцент Ефремов, с которым они в бурлящем Петрограде семнадцатого года пытались построить установку для сжижения водорода. В последующие годы Трубников вспоминал об этой работе, как другие о безвременно умершей любимой.
Ефремов писал, что прочтя в «Цайтшрифт» статью, одним из авторов которой является некий «Trubnikoff», он сопоставил эту фамилию, инициалы и тему статьи с возможной траекторией блуждания известной ему эмигрантской семьи. И пришел к выводу, что упомянутый герр и есть тот самый Алешка Трубников, который против замшелых традиций дворянской семьи занялся настоящим делом. Через редакцию журнала Ефремов установил, что автор — студент Высшей Технической Школы. Об остальном догадаться нетрудно.
Профессор Ефремов писал далее, что сам он из России и даже из Петрограда никуда не выезжал, несмотря на запугивание большевиками с их террором. Но было действительно очень плохо. Голодно и холодно. Всё стояло, стыло, ржавело. Но ни его, ни вообще кого-нибудь из тех ученых и специалистов, которые нашли в себе решимость остаться на своем месте, большевики и пальцем не тронули. Более того, насколько это было возможно, оберегали. И теперь он здесь в чести. Один из главных спецов по холодильному делу в СССР. А дело это особенно нужное и перспективное. И для практических нужд, и для науки.
Именно Ефремову поручена организация криогенной лаборатории в составе молодого физико-технического института. Дело это нелегкое. Не хватает средств, почти нет оборудования. Но это будет преодолено. Труднее всего со специалистами. Свои почти все разбежались. Привлекать слишком много иностранцев, как при Петре, значило бы расписаться в своей зависимости от иностранных учителей. Поэтому, не отказываясь от приглашения инспецов, Советское правительство куда более охотно берет к себе своих — русских. Даже если они из страха перед революцией, обоснованного или ложного, покинули родину.
И пусть он, Алексей Трубников, не будет дураком, а идет в Советское консульство в своем городе и подает заявление о репатриации. Немцам, небось, и своих специалистов девать некуда, а нам они нужны до зарезу.
И пусть не слушает там тех, кто будет пугать его советским режимом. Большевики специальным правительственным декретом давно уже объявили амнистию всем, кто даже активно, с оружием в руках, оказывал сопротивление установлению Советской власти. Права на амнистию лишены только главные руководители и организаторы контрреволюции, список которых помещается на одной странице. Декрет о предании прошлого забвению подписан Лениным, к великому сожалению, уже покойным.
Трубников тепло прощался с товарищами по работе в лаборатории низких температур. Со многими из них он сжился, насколько это позволила его постоянная необщительность, и теперь расставался с сожалением. Сотрудничество в сработавшемся, хорошо организованном коллективе, даже если оно и не приводит к дружбе, всегда создает чувство товарищества и взаимного доброжелательства.
Но были и такие, которые смотрели на репатрианта с удивлением. Человек добровольно едет в страну, где его класс объявлен вне закона. И где прямое насилие, диктатура откровенно и официально возведены в принцип и основу внутренней политики большого государства. Там, в России, еще разруха, несмотря на объявление какой-то новой экономической политики. У государственного руководства сверху донизу стоят большевики или их ставленники. Почти все они — невежественные, фанатичные люди. Образованность в Советской России считается едва ли не признаком классового врага. Как можно жить в стране, где все нормы общественного и личного существования вывернуты наизнанку?