Инженер Рудольф Гюнтер был старше Трубникова года на три. Алексей сдавал ему свои первые лабораторные практикумы в Гохшуле. Теперь они работали вместе, хотя Трубников и не состоял еще в официальном штате лаборатории. Гюнтер не разделял полумистическнх взглядов на большевизм и не утверждал, что политические доктрины Маркса и Ленина непременно обречены на неудачу. Но, убежденный социал-демократ, он считал насильственный путь преобразования человеческого общества чреватым такими страданиями и бедствиями, которые лишают эти преобразования практического смысла. Во всяком случае, для тех поколений, на долю которых они выпадут. Страдания и лишения во имя отдаленного будущего Гюнтер считал проявлением политического юродства и в массовость подобных настроений не верил вообще. Он утверждал, что если и кажется иногда, что целые народы охвачены энтузиазмом подобного рода, то это плод недоразумения или обмана. Только при отдельных стихийных восстаниях, когда эмоции возмущения и злобы на короткое время берут верх над всем остальным, восставшие не думают о политических или экономических выгодах для себя. Большие революции совершаются народами только под знаком надежды на конкретный, непосредственный и положительный результат. И если народная мечта оказывается чаще всего чем-то вроде клока сена на конце дышла для лошади в упряжке, то вина за это лежит не на революционном народе, а на его вожаках, неумных фанатиках или безответственных политических авантюристах. И когда революция удается, а массы разочаровываются в своих надеждах и ожиданиях, эти вожаки неизбежно превращаются в погонщиков вольно или невольно обманутого ими человеческого стада. Для вящей убедительности своих воззрений Рудольф прибегал к предпринимательской прозе: «Издержки производства превышают возможную выгоду», «Товар не стоит своей цены».
Теперь он сердился на большевиков еще и за то, что те перетягивают к себе его Алекса. С ним у Гюнтера установился тот вид симбиоза в научной работе, когда сотрудники взаимно стимулируют творческую энергию друг друга. И о результате такого сотрудничества часто можно говорить не как о сумме усилий, а скорее как о произведении этих усилий.
Трубников был огорчен не меньше Гюнтера и обещал ему, что их сотрудничество в виде письменного обмена идеями и опытом непременно будет продолжаться. И так как Рудольф продолжал брюзжать на большевиков, Алексей, неожиданно для себя, начал с горячностью их защищать. Защита получилась не слишком убедительной, так как и марксистское учение, и политическую программу большевистской партии Трубников представлял себе довольно смутно. Единственным результатом этого спора было то, что Гюнтер сказал тогда, сердито махнув рукой:
— Это говорит в тебе ваш исконный монголо-славянский коммунизм! — Он и в самом деле был близок к убеждению, что в каждом русском сидит большевик.
В эту ошибку впадали многие иностранцы, как в те годы, так и десятилетиями позже. Они не понимали, что всякий, кто поносит большевизм, безусловно являющийся продуктом исторической деятельности русского народа, вольно или невольно, в явной или скрытой форме оскорбляет этот народ. В каждом настоящем русском это вызывает протест. И даже если он весьма далек от большевизма, то, не имея возможности отделить его от своего народа, вынужден иногда даже невольно, за него вступиться. При этом обычно происходит не замечаемое спорщиками отождествление и смешение понятий, приводящее к недоразумению и недопониманию.
Мать Алексея приняла его решение вернуться на родину с двойственным чувством радости и страха. И дело было даже не в новых тяготах переселения и ломке установившейся было жизни. Она все еще побаивалась большевиков. Отделаться от представления о них как о каких-то чудищах было трудно. Но оставаться на чужбине стареющей женщине было еще трудней. Мать не могла, как ее сын, уйти от гнетущей тоски в работу или, как дочь, в строительство собственной семьи. Она могла бы остаться в этой семье. Но именно в ней свою чужеродность, национальную и социальную, Трубникова ощущала особенно болезненно и сильно. Главное же — она нужна Алеше, хотя сам он этого никогда не говорил. Он ведь совсем один, и намерен оставаться одиноким на всю жизнь. Разговоры о женитьбе, если они заводились в его присутствии, Алексей всегда слушал с недоумением, как какую-то дикую фантазию, а потом сердился и уходил. Старуха вздыхала. Кажется, никто из Трубниковых не был вполне нормальным. К Алешиным ненормальностям она относила и его полное равнодушие к вопросам семьи и продолжения рода. Внуки от дочери у нее скоро будут. Добропорядочная бюргерская семья немыслима без «киндер». Но это будут немцы. Род же Трубниковых искони русский.