И может быть, воздух родины пробудит в Алексее естественные жизненные устремления, приглушенные его маниакальной приверженностью к своей науке? И не только воздух, а и русские девушки, которые, небось, не перевелись там, на Руси, даже при большевиках… Старуха собиралась почти весело.
Родился Алексей в городе Санкт-Петербурге, жил и рос в нем до четырнадцатого года. Выехал в семнадцатом из Петрограда, а вернулся уже в Ленинград.
Общий, неповторимый облик города остался, конечно, прежним. Те же величественные и великолепные архитектурные ансамбли, те же, единственные в своем роде, перспективы мостов и набережных Невы. Но вблизи было видно, что бывшая столица бывшей империи утратила свой былой чинный и чопорный вид. И не только потому, что обшарпанными оставались стены дворцов и покрылись пылью и грязью бесчисленные статуи. Совсем другой внутренний облик городу на Неве придавали его люди. И если Ленинград от Петербурга отличался только в незначительных деталях, то ленинградцы от петербуржцев рознились едва ли не больше, чем люди разных наций и даже разных эпох.
Общим для них оставался, казалось, только русский язык. Но и в нем появились непривычные, режущие ухо новообразования. Особенно неприятными казались сокращенные и составные слова, часто уродливые и смешные. Так же, как одежда и прически, язык носил на себе следы небрежного, неряшливого отношения.
И все же он был русским. А для Трубникова, долгие годы не слышавшего его звучания как общего языка окружающих, этот язык составлял теперь главную часть ощущения, что он среди своих, соплеменных ему людей.
Трубниковы приехали в конце лета, когда уже совсем погасли белые ночи, но было еще довольно тепло. Ленинградцы постарше были одеты чуть не сплошь в длинные толстовки и измятые брюки. Мужчины при галстуках встречались очень редко. Простенькие платья и блузки женщин были начисто лишены способности хоть сколько-нибудь усилить их привлекательность. Взгляд приезжего из-за границы невольно притягивали к себе головные уборы многих женщин, преимущественно молодых — красные косынки и мужские кепки. Почти все они были коротко острижены, а их кепки и косынки нередко сочетались с кожаной курткой и папиросой в зубах. Многие совсем еще молодые юноши и девушки были одеты в юнг-штурмовки, полувоенные костюмы цвета хаки с портупейкой через плечо. И все, старые и молодые, были обуты во что придется, вплоть до спортивных тапочек.
Прохожие с некоторым удивлением смотрели на молодого человека, одетого чуть по-иностранному, но без обязательных признаков интуриста — «Кодака» через плечо и клетчатых штанов-гольф. И бродящего по городу не с табуном таких же иностранцев и что-то лопочущим гидом, а в одиночку. А главное, если этот человек и останавливал свое внимание на чем-нибудь в отдельности, то это был не собор или дворец, а что-нибудь вроде обыкновенной средней школы с трехзначным номером на вывеске. Не всякий горожанин знал, что это старинное мрачноватое здание, во дворе которого бегают и орут на переменках ребятишки, одна из бывших мужских гимназий. И уж никто из них, конечно, и понятия не имел, что именно в ней учился Алеша Трубников. А вон за теми окнами помещался физический кабинет, где высокий угловатый мальчик в гимназической форме помогал готовить к предстоящим занятиям классные опыты милому чудаку-физику. Где он теперь, этот первый его настоящий учитель? Жив ли он? И куда занес его страх перед извергами-большевиками, не щадящими никого, кто не таскает кули с поклажей, не мостит улицы и знает чуть больше того, чему могли научить в приходской школе? Было известно только, что и он бежал в семнадцатом за границу вместе с буржуями.
Трубниковым предоставили комнату в коммунальной квартире. На общей кухне чуть не круглосуточно гудели примусы и визгливо ссорились хозяйки. Среди перегородок, тупичков и всяких клетушек с трудом можно было угадать первоначальный план квартиры. Наверное, и прежняя квартира Трубниковых, которой они так стыдились когда-то из-за ее тесноты и бедности, вот так же поделена на клетушки, в которых живет полдесятка семей, а на кухне гудят примусы.