Мать и сын ходили посмотреть на дом, в котором жила их семья и в котором родился Алеша. Построенный по-старинному добротно, дом стоял незыблемо. И только его фасад, не слишком веселый и прежде, стал еще угрюмее.
Трубниковы могли, конечно, под каким-нибудь предлогом посетить свою бывшую квартиру. Но они только постояли на противоположной стороне улицы. Сын смотрел с угрюмой задумчивостью, мать украдкой вытирала глаза.
Ефремов обрадовался Алеше так сильно, как не радовался даже библейский отец возвращению блудного сына. Сразу же посвятил его в планы своей будущей лаборатории. В них предусматривалось сооружение установки для сжижения гелия, определение абсолютных значений энтропии, изучение явлений сверхпроводимости и сверхтекучести и многое другое, от чего даже у сдержанного на проявление восторга Алексея захватывало дух. Ну, а в качестве своего главного помощника профессор Ефремов намечал инженера Трубникова.
Через два года Алексей был уже старшим научным сотрудником новой лаборатории и доцентом того самого Политехнического, поступление в который определило его дальнейшую судьбу.
Здесь, как и всюду, мало изменилась внешняя обстановка и неузнаваемо изменились люди. В солидных, мрачных корпусах со сводчатыми длинными коридорами теперь не было студентов и преподавателей в форме, придававшей институту строгий казенный вид. Их и различить-то между собой было подчас трудно, так как кое-кому из студентов перевалило уже за тридцать. Многие из них успели не только потрудиться, но и повоевать в гражданскую. Одевались будущие советские инженеры, конечно, во что придется, но выглядели еще беднее, чем все. Шиком здесь считались кожаные куртки, но ими счастливо обладали очень немногие.
Встречались и девушки, о которых в прежнем Политехническом и речи быть не могло. Почти все студентки-политехнички были острижены, курили папиросы и носили кепки и кожаные куртки. Во всем этом проявлялась психологическая потребность продемонстрировать женское вторжение в исконно мужскую область деятельности. А потребность эта вызывалась, по-видимому, подсознательной неуверенностью в конечном успехе такого вторжения.
Преподавательскую работу Алексей Дмитриевич вел исключительно по необходимости. Нужно было готовить кадры. По-настоящему он интересовался только научной работой. Поэтому когда физико-технический отпочковался в виде филиала в самостоятельный институт, был переведен в другой город и директором этого института назначали Ефремова, Трубников, не задумываясь, уехал с ним. Старенькая мама, прощаясь с городом во второй раз, опять стояла перед хмурым домом, в котором прошла ее невеселая молодость. И снова, прячась от редких прохожих, вытирала глаза.
Криогенная лаборатория в новом институте должна была стать одной из крупнейших в Европе. Ее организатором и руководителем был назначен Алексей Дмитриевич.
Через несколько лет лаборатория уже не умещалась в зданиях института и переселилась в пригород, где был построен целый криогенный городок. Работы сотрудников лаборатории нередко публиковались и за границей, особенно в «Цайшрифт», к которому Трубников навсегда сохранил особую симпатию. Поддерживал он связи и со второй своей альма-матер — Высшей Технической Школой. С Гюнтером, ставшим теперь уже профессором, Алексей Дмитриевич переписывался постоянно.
Нацистский переворот в Германии поставил членов социал-демократической партии вне закона. Гюнтеру, как и многим другим немецким ученым, пришлось бежать за границу. Рудольф оказался в Австрии. Но в этой маленькой небогатой стране не было ни достаточно оснащенной специальной лаборатории, в которой он мог бы продолжать свою работу, ни гарантии, что сюда не дотянется бронированный кулак Третьего Рейха. А Алекс Трубников в письмах из России соблазнял приятными перспективами развития науки в этой, недавно отсталой, стране. Особенно в том институте, которым руководит его старый товарищ и друг, ставший в этом году академиком.
Ефремов добился от советского правительства приглашения в Союз не только Гюнтера, но и ряда ученых старшего поколения. Эти ученые, лишившись родины, потеряли и возможность заниматься экспериментальными исследованиями в привычном масштабе.
Несмотря на множество нерешенных проблем, в Советском Союзе выделялись значительные средства на ведение исследований в фундаментальных разделах физики, хотя тогда никто еще и подумать не мог, какое значение для человечества приобретут эти исследования уже в ближайшие полтора десятка лет. Ученых-физиков, соглашавшихся на принятие советского гражданства, принимали охотно и предоставляли им сносные условия быта и работы.