Здешний политический климат новые граждане осваивали с трудом. Многого не понимали. И все же вряд ли кто-нибудь из них поверил бы тогда предсказателю, сумевшему увидеть их недалекое мрачное будущее. Для доктора Гюнтера, приехавшего в числе первых ученых-антифашистов, неуютность обстановки скрашивалась еще и старой дружбой со своим сотрудником и нынешним шефом.
К этому времени Алексей Дмитриевич остался совсем один. Старушка Трубникова неизлечимо заболела и, промучившись полгода, умерла. Сын, никогда прежде не бывший с матерью не только ласковым, но даже просто внимательным, во время ее болезни проявил исключительную заботу. Он приглашал к ней выдающихся врачей-ученых, добился помещения в лучшую клинику города, часто навещал больную в ее отдельной палате. О неизбежной кончине матери он думал теперь с ужасом и скорбью. С ним произошло то же, что происходит с очень многими по природе честными людьми. Привычное с детства эгоистическое равнодушие к женщине, давшей им жизнь, осознается слишком поздно. Долг перед ней становится очевидностью только вместе с сознанием всей огромности и неоплатности этого долга.
Мать при встречах всегда просила его не тратить времени и средств на безнадежные попытки ее спасти. Свое положение больная хорошо понимала и о близкой кончине думала только как об избавлении от мук. Ее больше волновала судьба сына, который остается один-одинешенек. Кто встретит его теперь в пустой квартире, приготовит обед, постелет постель? Еще больше угнетало сознание, что их род угаснет, если сын так и останется одиноким. Трубникова принадлежала к тому типу женщин — продолжательниц рода, жизнь которых полностью растворяется в жизни семьи и потомства.
За несколько часов до смерти, когда у больных нередко утихают их страдания, а сознание становится ясным, мать попросила вызвать к ней сына. Алексей Дмитриевич приехал сразу, бросив все дела. Держа его крупную, твердую руку в своих, ставших почти прозрачными бессильных руках, умирающая долго смотрела в лицо немолодого сурового мужчины, который для нее оставался все тем же упрямым, несговорчивым мальчиком. Но кроме обычной покорности судьбе в этом взгляде было еще и выражение робкой мольбы.
— Сыночек, обещай мне… — Она с трудом подбирала слова. Даже перед лицом смерти мать не хотела, чтобы они звучали как назойливое повторение.
Сын опустил голову. Он знал, о чем может попросить его умирающая мать. И боялся этой просьбы. Она поставила бы его перед выбором между ложью и жестокостью.
Но мать поняла. И не закончила начатой фразы. Теперь в ее взгляде была не мольба, а горестное сострадание. Как будто не она, а рослый и сильный человек перед ее кроватью стоял на пороге смерти.
— Прости меня, Алеша. Живи, как хочешь… Только запомни мое желание… Последнее, Алеша… Пусть ко мне на могилу… когда-нибудь… придут внуки… Мои внуки, Алешенька… — Последние слова умирающая произнесла едва слышно.
Теперь уже сын держал в своих ладонях холодеющие руки матери. И склонялся к ним все ниже, пока не коснулся лицом. Дрогнули под небрежно накинутым белым халатом широкие плечи. Пожилая сиделка, деликатно отошедшая к окну, услышав глухой, сдавленный звук, вышла в коридор.
— Не надо, Алеша… Мне хорошо… Только пусть они придут… Пусть придут… — Мать пыталась погладить волосы сына.
Через несколько минут она снова впала в беспамятство и, уже не приходя в сознание, умерла.
А через полтора года после ее смерти произошло то, чего никто уже не ожидал. Алексей Дмитриевич женился.
Даже самому себе он не сумел бы ответить, почему он изменил одному из главных и, казалось бы, окончательно принятых принципов своей жизни. Была ли причиной этого охватившая его тоска полного одиночества, не испытываемая им ранее, или повлияла на него предсмертная просьба матери? Но скорее всего поздняя, а потому невероятно сильная и прочная любовь к Ирине при любых условиях преодолела бы все принципы и все зароки…
Но теперь своей жизни без Ирины он представить уже не мог. Простая мысль о том, что встречи с ней могло и не произойти, казалась ему абсурдным, несуразным допущением. Куда более искусственным, чем четвертое измерение или корень из минус единицы.
Такой же нелепой была и мысль о насильственной и, наверное, навечной разлуке с женой и дочерью по чьему-то произволу, чьей-то злой воле. Но этот кто-то существовал реально, каждодневно и ежечасно действовал. Чувство опасности, нависшей над жизнью их маленькой семьи, угнетало своей беспощадной реальностью, несмотря на протест здравого смысла. Снова получалась нелепость: не замечать того, что происходило вокруг, значило надеяться на чудо, спрятав голову в песок.