Прежде Алексей Дмитриевич почти не сомневался в реальном существовании Промпартии, хотя и не думал, чтобы она могла иметь тот размах и те масштабы, до которых ее раздули органы ГПУ и советская пресса. Но теперь, узнав повадки НКВД, он уже не верил в нее совсем. Однако кому и для чего надо было разыгрывать этот грандиозный спектакль?
Председатель ЦК Промпартии, директор Всесоюзного теплотехнического института профессор Рамзин был осужден на десять лет заключения. Но уже через два года был освобожден и награжден орденом за разработку парового котла особой конструкций, названного котлом Рамзина. Этот котел был объявлен едва ли не революционным событием в теплотехнике. Куда более важные изобретения не вызвали и сотой доли того внимания, которым была окружена работа Рамзина. Было очевидно, что дело не в самом изобретении Нужен был повод, чтобы подчеркнуть: гнев сменен на милость по отношению к ее автору. Милость же Рамзин заслужил своим поведением на суде. Он проявил тогда предельное усердие в саморазоблачении и готовности выдать всех и вся. Главный обвиняемый был буквально упоен своей ролью кающегося грешника и предателя по отношению к товарищам по заговору. Этим была проникнута его речь, что выглядело странно и отвратительно, даже если принять, что Рамзин полностью разочаровался в самой основе своего заговора и в мотивах, его оправдывающих.
Выходило, что он — либо предатель и трус, если Промпартия существовала, либо — провокатор и клеветник, если она такая же выдумка, как и те бесчисленные заговоры, которые плодятся на бумаге в стенах нынешнего НКВД.
Некоторые считают, что поведение Рамзина оправдывается его стремлением сохранить себя для науки. Но каким самомнением или какой податливой совестью надо обладать, чтобы с готовностью заплатить за свое спасение жизнью и свободой тысяч людей!
Трубников не сомневался, что и ему будет предложено оклеветать своих товарищей и друзей за возможность продолжить научную работу.
Ефремов, Гюнтер и другие арестованные раньше него сотрудники института, вероятно, отрицают свою виновность, как и надлежит честным и принципиальным людям. Если он станет на путь помощи следствию, то его заставят уличать их и называть тех, кто еще находится на свободе. Кое-кто тут, в камере, уговаривает других поскорее становиться на этот путь и не губить себя напрасным сопротивлением. Алексей Дмитриевич и думать не мог прежде, как непрочен у большинства людей панцирь моральной стойкости и внутренней честности.
Один из сокамерников уверяет, что ежовские следователи получают с головы. Иначе и в самом деле трудно объяснить их жадность и неразборчивость в пополнении списков участников выдуманных контрреволюционных организаций.
Не забудут энкавэдэшники и о жене Трубникова. Тем более что она не только его жена, но и ближайший сотрудник, через которого шла почти вся институтская переписка с заграницей. К тому же социальное происхождение Ирины весьма сомнительно с точки зрения НКВД. И над ней повис дамоклов меч. И возможно, что прочность той ниточки, на которой этот меч держится, полностью зависит от его способности выдержать предстоящее испытание угрозами, провокациями, а может быть, и пытками. И только в этом заключается надежда, что у его дочери останется мать.
Алексей Дмитриевич на мгновение представил себе, как глубокой ночью по его навету Ирину отрывают от дочери, подвергают всем унизительным процедурам приобщения к миру отверженных, униженных и оболганных людей и втискивают в камеру женского отделения этой же тюрьмы. Как неделей-двумя позже он на очной ставке уличает мать своего ребенка в злостном запирательстве и лжи. Почувствовав омерзение и презрение к этому предполагаемому клеветнику и предателю, Трубников скрипнул зубами и сжал могучие кулаки.
Среди его далеких предков был стрелецкий голова, казненный Петром Первым. Наверное, и его, как и тысячи других, пытали на дыбе при розыске знаменитой грамоты Софьи. Но эту грамоту ведь так и не нашли.
Трубников придирчиво проверял свой актив в предстоящей схватке с насилием и ложью. В этом активе было полное неверие в то, что правительство и ежовское НКВД опомнятся, как и полное безразличие к жизни, если для ее сохранения надо будет потерять честь и уважение к себе. И также была абсолютная уверенность в отсутствии страха перед следовательским кулаком. Даже трубниковский бес, которым он тяготился всю жизнь и проявлений которого постоянно опасался, сегодня был в его активе. Он поможет, если понадобится, вести себя так, как и подобает мужчине из рода, в котором были и безрассудные, и неистовые, и даже сумасшедшие люди, но никогда не было предателей и трусов.