Еще слабее действовала анестезия при мысли о жене и дочери, потерянных, видимо, навсегда. Так же как после смерти матери он терзался сознанием, что при ее жизни был равнодушным и неблагодарным сыном, Алексей Дмитриевич мучился теперь сожалением, что почти такое же отношение он проявлял и к милой, любящей жене. Мягкая и терпеливая Ира никогда не роптала видя его в иные недели только по ночам, утомленным и равнодушным ко всему, кроме каких-то теоретических или опытных задач. Она никогда не настаивала ни на одном из своих маленьких прав, естественных для молодой и привлекательной женщины. Прежде он принимал это почти не задумываясь, как должное. И только теперь понял всю глубину терпения и самоотречения своей жены. И если в отношении творческой работы помогала мысль, что тоска по ней может быть зачеркнута простым уходом из жизни, то горечи крушения семьи эта мысль заглушить не могла. В первом случае действовала возможность приведения к нулю субъективного восприятия. Человек для Общества, для Науки, для Истории — всегда единица из множества, исчезающе малая величина в подавляющем большинстве случаев. Но для своих близких он — часть их самих. И его потеря для них невосполнима. Мысль о возможности ухода не могла принести утешения, так как его смерть не облегчила бы участи дорогих для него людей, оставшихся в холодном, неприютном мире.
Но если в общей камере мысли всегда были только мрачными, то здесь, в силу того же психологического парадокса, вызванного притуплением душевных страданий, Алексей Дмитриевич нередко вспоминал и светлые страницы своего прошлого.
Вот день, когда он впервые увидел Ирину. Этот день вспоминался теперь так ярко, как никогда прежде на воле. Библиотечный зал института, в который профессор Трубников заходил не так уж часто. На месте референта-библиотекаря, в обязанности которого входили переводы, подборка литературы по темам и даже аннотации из иностранных источников, сидела новая сотрудница. Несмотря на привычное невнимание к женщинам, Алексей Дмитриевич заметил, что она молода, внешне очень приятна и одета с каким-то особым изяществом и в то же время скромностью. Может быть, именно это и привлекло его внимание, так как в те годы редко одевались со вкусом. Перед ней стоял старший научный сотрудник одной из лабораторий, пожилой ворчливый человек, и что-то сердито ей выговаривал. Новый референт слушала его внимательно и смущенно.
— Сменили кукушку на ястреба, — сказал этот сотрудник Трубникову, садясь рядом с ним. — Полюбуйтесь переводом из «Архив фюр электротехник». Например, это: «Черезземельное сопротивление». Хороша переводчица!
Алексей Дмитриевич улыбнулся и искоса взглянул на библиотекаршу. Она стояла, обернувшись к застекленной книжной полке, и украдкой вытирала слезы. Его веселость сменилась сочувствием.
Через несколько минут он подошел к ее столику и протянул руку:
— Трубников.
Она встала и ответила на рукопожатие:
— Ирина.
— А дальше?
— Николаевна. Но это слишком пышно для меня, Алексей Дмитриевич.
Она знает, как его зовут. Каким образом?
Это просто. Проработав здесь хотя бы несколько дней, нельзя не узнать, что есть в институте такой важный и знаменитый профессор Трубников, которого зовут Алексеем Дмитриевичем. Только она представляла его себе совсем не таким.
— А каким же?
Ирина с видом озорного мальчишки взглянула в сторону сердитого ученого, сидевшего к ним спиной, сделала постное лицо и показала руками пышную, окладистую бороду. Алексей Дмитриевич невольно опять улыбнулся. Она только что плакала! Что это? Легкомыслие или удивительная живость характера?
— Вот что, — сказал он негромко, — не «черезземельное сопротивление», а «сопротивление заземления». Вам надо знать научную и техническую терминологию.
И опять ее выразительное лицо опечалилось.
— Да, — Ирина вздохнула, — боюсь, что из-за этой терминологии я проработаю здесь только до конца испытательного срока. А затем меня уволят как профессионально несоответствующую. Я неплохо знаю языки, но никогда прежде не делала технических переводов… — Она кусала губы, стараясь не заплакать.
Теперь сочувствие к ней было до странности глубоким и активным.
— Я помогу вам, — сказал Алексей Дмитриевич неожиданно для самого себя.
Так началось это знакомство, которое уже через три месяца привело к изменению строя жизни немолодого ученого.
Когда-то в юности Алеша Трубников дал зарок целиком посвятить себя науке. И чтобы служение ей навсегда осталось безраздельным, никогда не обзаводиться семьей. Тогда, конечно, это было проявлением мальчишеского энтузиазма и стремления к подвижничеству. Но и в зрелом возрасте Трубников нередко убеждался, что такой принцип не лишен действительного основания — при всей своей социальной неприемлемости. Очень многие научные работники, отдавшие поначалу все свое время, помыслы и стремления избранной науке, женившись, превращались в преданных мужей и заботливых папаш, которых вечно ждет семья и поглощают заботы о ней.