Так называемое доследование было просто пересоставлением Костиных показаний. Следователь теперь был другой и очень торопил Фролова, видимо для того, чтобы не дать ему времени сочинить новую каверзу. Придираясь к написанному по разным поводам, он заставлял его менять текст, перечитывая этот текст так и этак. И все-таки не мог избавиться от подозрения, что тут опять что-то не так. Уж очень хитрая физиономия у этого паршивца.
А интересного в тюрьмах немало. Хотя бы этот корпус. Межэтажных перекрытий внутри него нет. Они есть только у наружных стен, к которым примыкают камеры заключенных. Получается высоченный, на пять этажей зал, освещенный сверху застекленным фонарем, как в производственных цехах. На высоте каждого этажа тянутся металлические галереи с длинными рядами узких массивных дверей. Перила галерей и железных лестниц, которыми они соединены, обиты желтой медью. И на уровне каждой галереи по горизонтали натянута огромная веревочная сетка. Здорово!
— Фролов! — крикнул человек в черном, вызывая по списку новоприбывших. Костя в этом списке был первым.
— Константин Сергеевич! — ответил он звонко и привычно отошел в сторону. Именно на такое расстояние, как надо: ни далеко ни близко.
Затем новоприбывшие сидели на своих узлах в большой пустой камере и ждали санобработки. Костя объяснил новичкам, что сейчас им будут стричь машинкой волосы и бороды. Бритв здесь не полагается. А вещи арестованных будут пропаривать в огромных автоклавах. Они называются гелиосами. И все вши от этого подохнут.
После стрижки и мытья в душевой разбирали вещи, вываленные из гелиоса. От сваленной в кучу верхней одежды вперемешку с бельем, грязными носками и портянками поднимался вонючий пар. Все белье стало теперь еще грязнее и покрылось разноцветными разводами от полинявших цветных тканей.
Из камеры-ожидалки — Костя сообщил, что она здесь называется барахолкой, — очередное пополнение многотысячного населения Центральной разводили по камерам, вызывая одновременно одного-двух человек. Фролов и Трубников были вызваны вместе.
Высокий хмурый мужчина и сероглазый хрупкий подросток шли рядом по рифленому железному настилу одной из галерей огромного зала, чем-то напоминающего не то завод, не то корабль.
Мальчик украдкой поглядывал на взрослого, на стриженой голове и лице которого теперь ещё яснее были видны знаки страшных побоев. Он много раз видел следы избиения на своих взрослых товарищах по тюрьмам. Да и его самого следователь угрожал отлупить резиновым шлангом, если будет запираться на допросах. И даже вынимал кусок такого шланга из письменного стола. Обыкновенная кишка, из которой дворники поливают улицу.
Косте вдруг пришло в голову, что, может быть, и его отец вот так же избит. А может быть и мама…
Надзиратель нашел нужный ключ в огромной связке и открыл толстую грязно-зеленую дверь с глазком и кормушкой. За ней была камера-двойка. Но сейчас на каждой из ее двух откидных коек спали по двое. По человеку было и под койками. Еще один лежал под задней стеной камеры напротив двери.
Однако по сравнению с перенаселенной внутренней тюрьмой здесь было просторно и комфортабельно. Кроме коек, о которых во внутренней уже и думать забыли, в стене под окном был вделан маленький железный столик на кронштейнах и по его бокам — два таких же сиденья. Правда, зарешеченное окно в нише полутораметровой глубины — стена была очень толстой — было меньше, чем во внутренней. Но, как и там, оно было закрыто снаружи намордником. Разница в размерах окна была поэтому почти несущественна.
Новые жильцы камеры расстелили на бетонном полу свои легкие пальто и легли рядом.
— Пост по охране врагов народа сдал! — отчетливо и громко прокричал молодой голос наверху тюремной стены. Одна из ее сторожевых вышек пришлась почти напротив окна камеры.
— Пост по охране врагов народа принял! — ответил второй голос. Там происходила смена часовых.
Лицо мальчика и поза, в которой он уснул, были почти детскими. Только сейчас Алексей Дмитриевич рассмотрел его лицо. В ожидалке и еще раньше во дворе тюрьмы Костя Фролов показался ему излишне суетливым и даже немного вихляющимся подростком. Но теперь, впервые с тех пор как за ним захлопнулись двери тюрьмы, он ощутил удивительно теплое чувство почти отеческой нежности и сострадания к этому ребенку.