Но ведь ссылают только виновных! А Николай Кириллович ни в чем не виноват. Она знала это точно. Не было в той книге справок никаких сведений о том, куда сослан, по чьему решению и на какой срок. Не все знали, что за формулой «сослан без права переписки» скрывается смертный приговор или гибель в заключении.
Домой Марья Васильевна возвращалась уже не обычными своими мелкими, но бодрыми шажками, а плелась, сгорбившись, постарев на десять лет. Иногда она останавливалась, вызывая недоумение и любопытство прохожих. И будто стараясь что-то вспомнить, бормотала невнятное. Иногда рылась в сумочке. «Потеряли что-нибудь, бабушка?» — спросила ее молодая незнакомая женщина. В этот день Марья Васильевна не готовила себе обед и не убирала в квартире. Не смахивала, как обычно, пыль с книг и старомодного письменного прибора Николая Кирилловича. Ее накормила и как ребенка уложила спать прибежавшая вечером Ирина Трубникова.
А еще через несколько дней явился судебный исполнитель и показал Марье Васильевне постановление о конфискации имущества осужденного Ефремова. Он описал и опечатал все, кроме кровати, кухонного стола, тумбочки и двух стульев. Мужские носильные вещи подлежали изъятию все. Из женских было оставлено пальто и два платья. Пришел управдом и объявил Ефремовой, что все комнаты ее квартиры, кроме одной самой маленькой, заселяются новыми жильцами.
Когда вывозили вещи, Марья Васильевна неподвижно сидела в углу, провожая каждую глазами. Когда очередь дошла до старинного рояля — в молодости она хорошо играла, — старуха закрыла лицо руками и тихонько, как-то по-детски, заплакала. Были конфискованы и сбережения Ефремовых, положенные на его имя. Старая, одинокая женщина оказалась лишенной всяких средств к существованию.
Ирина уговорила ее переселиться к себе под предлогом помощи в уходе за ребенком. Но Марья Васильевна была теперь плохой нянькой и сама требовала присмотра. Часто она не понимала самых простых вопросов. Тупо смотрела куда-то потухшим взглядом. А ее голова, быстро став совершенно седой, тряслась все сильнее и чаще.
Трубникова ждала, что ее уволят сразу же после ареста мужа. Этого не произошло, хотя еще недавно с женами и родственниками арестованных поступали именно так. Их детей исключали не только из институтов, но даже из средних школ. Эта практика привела к такому количеству увольнений и исключений, что было издано секретное распоряжение ее приостановить. Теперь жёны репрессированных врагов народа продолжали работать, если не арестовывали их самих. Конечно, принимались меры для их перемещения на должность пониже, если прежняя была хоть сколько-нибудь заметной. Но делалось это не сразу, а сравнительно постепенно.
Наутро после ареста Алексея Дмитриевича Ирина нашла в себе силы явиться на свое рабочее место вовремя. И одиноко сидела там, бледная, подурневшая, с опухшими глазами. Посетителей в этот день почти не было. Образовавшаяся вокруг нее пустота усиливала ощущение отверженности, но Ирина этому была скорее рада. Подавляющее большинство сотрудников в течение нескольких дней посещали библиотечный зал только при крайней необходимости. Заказы на переводы почти прекратились, хотя нужда в них со времени исчезновения из института специалистов иностранного происхождения резко возросла. За помощью в переводах обращались теперь только студенты-старшекурсники, проходящие практику в лабораториях института.
Жены всех сколько-нибудь заметных арестованных сотрудников института тоже были арестованы почти все. Исключение составляли пока только те, чьи мужья были совсем рядовыми работниками, да вот еще — Ефремова и Трубникова.
Уже больше двух месяцев Ирина жила в состоянии какой-то обреченности, в постоянном страхе перед ночным звонком. Иногда ей казалось, что сам арест был бы легче вечного страха перед ним. Но она вспоминала о ребенке, и эта мысль становилась кощунственной. Часами она смотрела на уснувшую девочку, прислушиваясь к ее дыханию.
Почти все полтораста кресел уютного полукруглого зала были заняты, когда вошли Ефремова и Трубникова. Большинство искоса и украдкой, а некоторые с откровенным и наглым любопытством смотрели, как молодая и статная, хотя побледневшая и осунувшаяся женщина приноравливается к шагу старушки, поддерживая ее под локоть. Женщины прошли в последний ряд, где уже сидели жены арестованных. Некоторые не явились, хотя пригашены были все.
Их как будто ждали. На кафедру вышел начальник секретного отдела спецчасти института Федоров. Уже немолодой человек с морщинистым постоянно кислым лицом, Федоров очень редко показывался из-за всегда закрытой, обитой железом двери своего кабинета. Никто не слышал, чтобы он водил с кем-нибудь дружбу, принимал у себя или сам ходил в гости. Впервые видели его и в этом зале.