Аннет серьезно посмотрела на меня:
– Нет. Мы спим поверх покрывала.
– Вы не спите в постели?
– Нет, спишь поверх покрывала и укрываешься вторым.
Последовала пауза.
– Но что, если я хочу спать в постели?
Аннет посмотрела на меня с раздражением матери, которая никак не может переспорить упорствующее дитя.
– Хочешь – спи, но будешь на весь лагерь одна такая!
Такого давления вынести я не могла – похоже, следующие пятнадцать месяцев мне действительно не удастся поспать в постели. Я решила не задумываться о проблеме с кроватями – в этот момент мне было не переварить мысль о сотнях женщин, которые спали поверх идеально заправленных, как в военной части, постелей. К тому же где-то рядом раздался мужской голос:
– Перекличка, перекличка, перекличка! Перекличка, дамочки!
Я посмотрела на Аннет. Та показалась мне взволнованной.
– Видишь красный свет? – В коридоре, над постом надзирателя, висела огромная красная лампочка, и сейчас она ярко светилась. – Этот свет включают во время переклички. Когда горит красная лампа, стой, где должна, и не двигайся, пока она не выключится.
Женщины заспешили по коридорам, в нашу камеру вбежали две молодые латиноамериканки.
Аннет быстро представила меня:
– Это Пайпер.
Они едва удостоили меня взглядом.
– А где та женщина, которая спит здесь? – спросила я об отсутствующей соседке по койке.
– Ах, эта! Она работает на кухне, там и отмечается. Еще познакомитесь, – Аннет скривилась. – Так, тс-с-с! Это стоячая перекличка, так что молчок!
Мы впятером встали возле своих коек. В здании вдруг воцарилась тишина – я слышала лишь позвякивание ключей и топот тяжелых ботинок. Наконец в нашу камеру заглянул мужчина и пересчитал нас. Через несколько секунд к нам заглянул другой мужчина и тоже нас пересчитал. Когда он ушел, все расселись по койкам и низеньким скамейкам, но я решила, что лучше не садиться на койку моей отсутствующей соседки, и прислонилась к своему пустому шкафчику. Прошло несколько минут. Две латиноамериканки что-то по-испански прошептали Мисс Лус.
Мне было не переварить мысль о сотнях женщин, которые спали поверх идеально заправленных, как в военной части, постелей.
Вдруг мы услышали:
– Еще раз, дамочки!
Все снова вскочили на ноги, и я тоже встала по стойке смирно.
– Вечно они лажают, – тихонько проворчала Аннет. – Что тут сложного?
Нас снова пересчитали, на этот раз, похоже, успешно, и тут я поняла смысл проведения инспекций.
– Время ужинать, – сказала Аннет. Была еще только половина пятого, по нью-йоркским стандартам ужинать в это время было просто неприлично рано. – Мы последние.
– Что это значит?
В громкоговорителе раздался голос надзирателя:
– А12, А10, А23 – ужинать! B8, B18, B22 – ужинать! C2, C15, C23 – ужинать!
– Он называет отсеки образцового содержания – они едят первыми, – пояснила Аннет. – Затем позовут блоки в порядке результатов инспекции. Наши камеры всегда последние. Мы при инспекции вечно хуже всех.
Я увидела, как мимо нашей двери в столовую прошла какая-то женщина, и подумала, что это еще за камеры люкс, но вместо этого спросила:
– А что на ужин?
– Печень.
После ужина из печени с фасолью, поданного в большой столовой, в которой на меня нахлынули все жуткие воспоминания о школьном кафетерии, женщины всех размеров, форм и комплекций снова стеклись в главный зал здания и принялись кричать по-английски и по-испански. Все как будто чего-то ждали, группами сидя на ступеньках или толпясь на площадках лестниц. Решив, что я тоже должна быть здесь, я постаралась притвориться невидимой и внимательно прислушалась к тому, что говорили вокруг, но так и не смогла понять, что происходит. В конце концов я робко поинтересовалась об этом у стоящей рядом со мной женщины.
– Почту принесли, милочка! – ответила она.
На площадке лестницы очень высокая чернокожая женщина раздавала предметы гигиены. Кто-то справа показал на нее рукой:
– Глория едет домой, она здесь только до побудки!
Я с удвоенным интересом посмотрела на Глорию, пока она искала новую владелицу для маленькой сиреневой расчески. Едет домой! Меня опьяняла одна мысль об этом. Глория казалась такой счастливой, раздавая свои вещи. Мне стало чуточку лучше, когда я поняла, что однажды, вероятно, и я уеду домой из этого жуткого места.
Мне очень хотелось получить ее сиреневую расческу. Она напоминала те расчески, которые мы в старших классах таскали в задних карманах джинсов, чтобы при случае вынуть и поправить растрепавшуюся челку. Я смотрела на расческу, стесняясь попросить, но тут ее уже забрала другая женщина.