— Очень хочется хорошо подышать тем воздухом, которым вы дышите. Хочется общаться, разговаривать. Одичал немного…
Врач вспомнил, что в ходе эксперимента всего этого не чувствовалось. В свободные минуты пилот напевал, насвистывал лирические и танцевальные мелодии, выстукивал музыкальный ритм. Только однажды лента магнитофона зафиксировала его шутливую песенку, в которой отчетливо можно было различить примерно такие слова:
Разговор с врачом этот парень закончил совершенно неожиданно:
— Не хотите ли, доктор, поупражняться со мною в самбо? Немного размять косточки.
Врач согласился: уж очень хотелось доставить удовольствие этому замечательному парню…
Первым испытание в сурдокамере прошел Валерий Быковский. Он рассказывал: тишина там такая, что слышно, как стучит кровь в висках. Режим, чередование труда и отдыха, постоянные занятия — он даже починил одну из систем — помогли ему хорошо перенести двухнедельную тренировку. И Юрию и всем остальным этот рассказ о «земном полете в космос» дал очень много. «Раз Валерий все перенес хорошо, значит, и я это одолею!» — твердо решил Юрий, тем более, что эту, как и все другие, тренировки, уже успешно прошли испытатели — отважные ребята, которых не зря называют «лоцманами космонавтов».
Поэтому он пришел в лабораторию спокойным и веселым. Поздоровался, посмотрел на озабоченные лица врачей и спросил:
— Что вам привезти из космоса?
— Для начала — хорошее настроение, — заметил худощавый сутуловатый доктор, человек с лукавыми, но грустными глазами.
— Только и всего-то? Это мне ничего не стоит. Привезу сколько угодно!
И вот одна за другой позади Юрия закрываются две двери. Он — один. Камера невелика. В ней — ничего лишнего. Кресло. Стол. Стул. На стене — таблица с красными и черными цифрами. Полки с бумажными пакетами. В них — продукты. В бачке — вода.
Перед самым лицом в стене — большой иллюминатор, по-видимому, в него может быть вмонтирован объектив киноаппарата. «Значит, можно снимать снаружи», — подумал Юрий.
Слева — влагомер, термометр. Почти у края стола — световое табло. На нем можно включать в определенной последовательности красный, белый и синий огонек и таким образом переговариваться с экспериментаторами, например попросить потушить свет в камере и т. д. Прямо над столом — динамик звуковой переговорной системы, но услышать через него что-нибудь вряд ли придется: Юрий знает, что он будет молчать, этот динамик. Зато работать будет другой: там, в лабораторной комнате. Вот перед ним на столе микрофон, связанный с тем динамиком.
Справа — система регенерации; по углам выкрашенные в бежевый цвет телевизионные камеры. Они посматривают на него своими холодными объективами сверху и чуть под углом, как-то искоса, будто пренебрежительно. Юрий знает, что каждый угол камеры просматривается. Так что от взгляда врачей не ускользнет ни одна мелочь.
Над креслом в рыжей обивке, обычном, пассажирском, снятым, похоже, со старенького ЛИ-2, фотофоностимулятор — прибор, внешне напоминающий какие-то диковинные марсианские глаза — две серебристые чечевицы на длинных палках. Эти чечевицы, когда садишься в кресло, оказываются у самых ушей. А над головой — лампа, похожая на ту, что называется «синим светом». Этот прибор с помощью световых и звуковых сигналов помогает проверять физиологическую стойкость организма испытуемого.
Справа, около кресла, — пульт с электродами. На пульте белая табличка с изображением человека. На ней наглядно показано, куда и какой электрод следует накладывать. Разноцветные провода электродов свисают с пульта.
Оглядевшись, Юрий взял с полки вату, пропитал ее спиртом и смазал кожу, затем старательно наложил электроды и прибинтовал их. Невольно вспомнил стихи Пушкина: «И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом». «Я теперь тоже вроде на цепи», — подумал он и улыбнулся.
В камере, как и на всем лабораторном этаже, чуть пахнет спиртом. Тишина. Странная, глухая. Опускаешь кресло, и звук необъяснимо громкий. Прислушиваешься — и стук часов кажется оглушительным.
Тикают часы, идут минуты, а время словно остановилось, замерло, застыло.
Расположившись в этой небольшой комнатке, Юрий сразу подумал, что лучшее средство от скуки — работа. Он по-хозяйски сложил стопкой книги на столе и решил, что неплохо будет начать с технических. Художественные более кстати, когда станет совсем тошно. Он не сомневался, что такое время наступит, когда полное одиночество и тишина станут просто невыносимыми. Ведь им рассказывали, что американцы в таких камерах сходили с ума. Почему же на него эта обстановка не должна никак повлиять? Безусловно, повлияет.