— Пистолеты.
— Решено, — Лукас фон Траусен кивнул и снова взобрался на своего коня. — Завтра, здесь же, в семь вечера. До встречи. Гулко хлопнули поводья, и процессия умчалась к королевскому имению. Мы с аспирантом остались стоять между звенящими трамваями. Его тоже вызвали на дуэль.
— И что это было? — осторожно поинтересовался я. Аспирант вздохнул.
— В газете писали, что Теодор-Даан создал новый Орден и в честь этого отобрал компанию лучших дуэльянтов, которые должны вызывать на дуэль каждого, что встретится им на пути. Те, кто выживут по истечению недели, войдут в этот Орден. Парень был бледен. Я чувствовал себя в цирке.
— Ладно, спасибо. Пожалуй, пора было начинать читать газеты.
Если бы меня на дуэль вызвал какой-нибудь обычный гражданин, я бы и вовсе, наверное, не пришел. Честь — это хорошо, благородство — это здорово, но эпоха заводил и дуэлянтов давно прошла, а любому здравомыслящему человеку (а я относил себя именно к таким) своя шкура была как-то дороже. Но сегодня ситуация была более чем печальное: не пойти на дуэль, санкционированную королем, с королевским же оружейником — это означало занести себя в число государственных преступников. Но помирать все же как-то не хотелось, особенно теперь, когда я узнал про свое наследство (оставалась еще робкая надежда, что дядя почит раньше, чем минет полгода). Примерно такие мрачные мысли одолевали меня, когда я спускался с подножки трамвая. Аспирант (не наш, из переводчиков, так что вспомнить его имя я никак не мог) был уже на месте. Я взглянул на часы — нет, все нормально, я пришел вовремя. Это наши благодетели слегка запаздывают. Оружие и жребий всегда предоставляла сторона вызывающего на дуэль, так что я был налегке. Доверять чужому оружию не хотелось совершенно, но у меня, конечно, не было выбора. Как не поверни — со всех сторон стоял вопрос сохранности моей собственной головы. И в обоих случаях она находилась под угрозой. Я в своей жизни стрелял раза два, поскольку, в отличие от братьев, смог увильнуть от кружка исторической реконструкции, который был очень моден во времена моего детства. Артур и Шон не избежали этой участи, а я как-то смог, о чем горько сейчас раскаивался. Прошло уже двадцать минут. Мы с бледным аспирантом стояли у пересечения трамвайных путей, то и дело переглядываясь. Полчаса — тактическая победа, это знал даже я. Но господа дуэлянты, игриво улыбаясь, появились ровно в тот момент, когда стрелка моих часов приблизилась к шести. Специально ведь такое вытворяют, козлы. Мы с Лукасом фон Траусен раскланялись и отошли чуть вглубь аллеи. С этого момента я потерял собрата по несчастью из вида, о чем не очень сильно переживал. Секунданты наши оба были с королевской стороны (конечно, я же никого с собой не привел), поэтому речи о том, чтобы вовремя одуматься и помириться, и не шло. Мне дали в руку тяжелый исторический револьвер, и все, что я смог сделать, это проверить, заряжен ли он.
Заряжен, но кто же станет так поверхностно жульничать? Наверняка проблема где-нибудь внутри, куда я не доберусь при всем желании.
— Можно проверить?
— В дерево, — с такой готовностью закивали секунданты, что у меня не осталось никаких сомнений. Я поднял руку, прицелился в тополь, один из тех, что склонились над аллеей. Выстрел. Листва даже не зашевелилась, пуля ушла неизвестно куда, но отдача, впившаяся мне в ладонь, была такой сильной, что я даже не сомневался: выстрел был. Я задумчиво прикусил губу. Еще выстрел. Осечка. Мне стало спокойнее. Еще один выстрел, и пуля впилась в кору тополя, соседнего от того, в который я целился. И — последний! — осечка. В барабане осталось две пули, а играть со мной в каргадскую рулетку никто бы не стал. Стало значительно спокойнее, хотя я видел, как занервничали секунданты. Только королевский оружейник сохранял спокойствие на молодом лице. Пришла очередь жребия. Большую монету, много больше, чем те, что были сейчас в ходу, подбросили в воздух. Она тяжело упала в свежую листву. Секундант, склонившийся над ней, что-то извиняющееся пробормотал и указал раскрытой ладонью. Это, впрочем, так же не вызвало у противоборствующей стороны волнения: они все только что видели, насколько я меткий. Мы разошлись на тридцать шагов, и я мысленно попрощался со своей недолгой жизнью, братьями и дядюшкиным наследством. Секундант махнул рукой, я медленно поднял револьвер, взвел курок, прищурился, бессмысленно целясь в сердце, и выстрелил. Отдача ушла в плечо — слишком уже старинным был этот револьвер, и пока я тер предплечье, пытаясь понять, что происходит, мой противник упал. Никак, целил в сердце, а попал в ногу — на большее я не надеялся. Но секунданты выглядели слишком взволнованными. Я подошел поближе и рассмотрел аккуратное пулевое отверстие в центре лба, от которого вниз по носу бежала струйка крови. Оружейник Его Высочества смотрел в небо стеклянными глазами. У меня замерло сердце, и недаром: тут же раздался свист. К нам спешил дежуривший на перекрестке констебль. Я аккуратно выронил револьвер. Меня тут же арестовали.
Я никогда в своей жизни не думал о том, на что идут наши налоги.
Идут ли они на содержание тюрем? Если идут, таково оно, содержание в этих самых заведениях? Судя по тому, что я увидел, налоги до тюрем не доходили. Хотя, возможно, они не доходили только до того закутка, куда поместили меня. Мне было темно, душно, и это при том, что по пояснице нещадно сквозило, а в углу что-то настойчиво шевелилось. Были это крысы, либо же мой собрат по несчастью, я не знал. Да и узнавать, честно говоря, совсем не хотелось. Я присел на угол широкой лавки, на которой, видимо, предполагалось спать, глянул на свои руки, но рассмотрел только очертания ладоней. Уже успело стемнеть, и свет фонарей едва пробивался через маленькое зарешеченное окно.
Сложно жить при короле, подумал я. Это же сплошной произвол и отсутствие логики! Отказаться от дуэли — нельзя, поскольку приказ короля. Убить противника нельзя — он приближен к королю. Умереть — можно, ты, в общем-то, никто. Возмутительно выходит! Решив, что во всех моих бедах виновата исключительно монархия, я перешел к другой, не менее животрепещущей теме: я убил человека. На дуэли, конечно, а это вроде как не считается, ну, да я не о том. А о том прекрасном факте, что у нас за убийство карают. Тюремным заключением — в лучшем случае, в худшем (то есть, если подсуетится король) — смертной казнью. А я никогда не отличался особенным оптимизмом, чтобы поверить в то, что Теодор-Даан так легко откажется от данного обета и создания Ордена. И уж точно не простит мне смерти своего оружейника, с отцом которого в свои годы был очень дружен. Прочие несчастные, я так понимаю, были дальновиднее. Они предпочитали погибнуть от руки вызвавшего на дуэль, чем потом отдуваться за свою глупость и гордость. Аспирант, по крайней мере, так и поступил. Когда меня уводили, я видел, как его на руках уносят в другую сторону, туда же, куда понесли фон Траусен. Я негромко выругался. Вот понесла же нелегкая идти пешком именно в этот день! Когда я мог вызвать извозчика, или же посидеть с Руби в кафе, а после проводить ее… А! Что уж думать. В углу заворочались активнее, я прислонился к стене, пошарил по карманам, размышляя, из-за чего меня могли бы убить прямо сейчас, и, не обнаружив ничего нужного или полезного, вытянулся на лавке, закрыв глаза. Я думал, что не усну — куда там, мен я сморило практически сразу. Мне ничего не снилось, поэтому, наверное, я не удивился, когда отовсюду загремело:
— Война! Война! Война! Последние новости! Я кивнул — больше сам себе — и перевернулся на бок. Тут уж я точно проснулся бы, даже если бы не хотел — спина болела так, что хотелось выть и бегать по стенам. Бегать по стенам не казалось возможным, так что я выругался в полголоса и резко сел. По мозгам снова ударило:
— Война! Альгацкая армия вторглась на нашу территорию с четырех сторон! И почти тут же дверь в камеру распахнулась. Я никак не мог прийти в себя, так резко вырванный из сна, так что поднялся соответственно приказу высокого мужчины, заслонившего своими плечами весь дверной проем, вышел в коридор и прищурился от яркого искусственного света.
— Что, правда война? — наконец-то до меня дошел смысл воплей за тюремной стеной. Мне не ответили, пропихивая в маленькое светлое помещение со столом и двумя стульями. Я прошел, по-прежнему щурясь, сел на один из стульев. Напротив меня угнездился тот самый мужчина, занимавший дверное пространство. Встретив его на улице, я бы предположил, что передо мной военный, а никак не тюремный дознаватель. Хотя Хранитель их разберет, в каких они здесь чинах восседают.