Это была хорошая новость.
В полутьме, в горячке боя, я почти не видела ни ран, ни крови, и это, похоже, спасло меня от естественных проявлений страха и отвращения в виде тошноты и рвоты… Хватит с меня того, что видела, как умирал Тун. Удивительно, что я не потеряла сознания прямо здесь, возле его уже начавшего остывать бездыханного тела.
Ор-Сквири поднялся первым, протянул мне свою огромную когтистую ладонь. Я приняла ее и с трудом выпрямилась: все тело начинало ломить от усталости. Побрела вслед за широко шагающим орком.
Он оглянулся и замедлил шаг.
— Вижу, ты скорбишь по командиру, Барбра. Поверь, я разделяю твою скорбь. Мне тоже тяжело терять Туна. Он был мне… как старший брат. — И без того низкий голос Ор-Сквири совсем охрип и едва заметно дрогнул.
Неожиданно для себя я поймала и сжала его ладонь. Он легонечко пожал мои пальцы и выпустил. В глазах его мелькнула и тут же исчезла влага.
— Пришли, — подошел он к одной из повозок. — Вот походная ташка командира, а вот — его мечи. Их надо очистить от крови врагов. Будешь протирать и полировать свой клинок — заодно поухаживай и за оружием командира. Негоже оставлять его в таком виде…
Ох, ну вот! Еще одна незадача: если бы я еще знала, как положено чистить все эти железяки! Придется подсматривать, как это делает кто-то из моих товарищей-бойцов и пытаться повторить за ним… Эта новая забота как-то удачно отвлекла меня от воспоминаний о столкновении с хунграми.
Ор-Сквири принял на себя командование, расставил вокруг лагеря новых часовых — я, к счастью, в их число не вошла. Но оказалось, что работы в лагере хватало и без того. Мне пришлось забыть про натруженные ноющие мышцы и наравне с другими перекладывать на повозки новых раненых и их вещи, перегружать различную кладь.
Наконец, порядок в обозе был восстановлен, обозный повар развел костер и повесил над ним два котла — для каши и для травяного чая.
Мои товарищи, выжившие и уцелевшие, достали ветошь, специальные ремни и принялись чистить и править свои мечи. Понаблюдав за ними, я решила, что принцип, в общем, понятен, отошла подальше и, отыскав в ташке командира ветошь и ремень, тоже приступила к делу.
Пока я обрабатывала мечи Туна — все шло неплохо. Мне даже удалось не пораниться и не попортить об их лезвия свои когти.
Но затем я вспомнила про клинок, который нечаянно «увела» у трибуна Виатора, решила привести в порядок и его тоже, и вот тут меня ожидал очередной сюрприз…
Глава 8. Секреты живого оружия
Что я знала о холодном оружии в своей прошлой, земной жизни? Да только то, что оно существует! Ну, и что японские мечи чем-то сильно отличаются от шпаг, которыми фехтовали мушкетеры во главе с Д’Артаньяном. Зато я умела разбирать и чистить свою флейту.
Тем не менее, взяв в руки клинок трибуна после того, как познакомилась с мечами Ор-Тунтури, я сразу почувствовала разницу. Не думаю, что у Туна было плохое оружие. Однако оно однозначно не шло ни в какое сравнение с клинком, который я держала в руках теперь.
Даже сейчас, не в горячке боя, своими хищными формами он словно просил вражеской крови. Его рукоять лежала в моей ладони так удобно, будто создавалась специально под мою руку. Лезвие клинка было абсолютно чистым: казалось, ни одна капля вражеской крови, ни единый клочок плоти или волосок не сумели удержаться на зеркально-чистой плоскости клинка. Бритвенно-острые кромки лезвия оставались настолько острыми, что, кажется, были способны разрезать даже взгляд.
Единственное, что изменилось после боя и смущало меня — это что клинок выглядел потускневшим, словно лишился внутреннего сияния, погрустнел и поблек.
Мне вдруг тоже стало грустно. Захотелось поговорить с оружием — как, бывало, разговаривала я со своей флейтой, приводя ее в порядок после длительной репетиции или концерта.
Я уложила клинок плашмя себе на колени, взяла чистый кусок ветоши, нанесла на бархатистую тряпицу несколько капель специальной оружейной смазки и принялась натирать и полировать лезвие, тихонько нашептывая:
Стань вновь светлым словно луч,
что сияет среди туч,
рассекай своим сияньем
все, что двигаться мешает,
оживай скорей и пой,
нам ведь скоро снова в бой!
Странное дело! Я никогда не считала себя поэтом, рифмы давались мне с трудом, хотя, как любой музыкант, я всегда чувствовала мелодичность стихотворной речи. А тут слова рождались сами собой, складывались в ритмичные строки, образуя то ли заговор, то ли магическое заклинание. Но еще удивительнее было то, что зеркало клинка с каждым моим словом становилось все более ясным, сияющим, словно напитывалось силой и светом!