- Угу, никакого понимания, – с деланой серьезностью согласился тот.
А Лайо глядел на них и думал, что друзья – это замечательно.
- Дайте, дайте мне автора этой распроклятой книжонки, и я скормлю его валараукар! – кровожадно грозился Раймондил, перекапывая снег.
- Не думаю, что, будучи съеденным, он начнет отличать подножия гор от верхушек, – проворчал Орикон.
- Вы можете вернуться, – предложил Лайо.
Ответом ему стало слаженное «Никогда!».
Было холодно, дождливо и уже почти темно. Подножия гор, как и пространство «немного выше подножий», давно остались позади, а верхушки, напротив, начали постепенно приближаться. Друзья уже очень долго шли вдоль русла журчащей подо льдом реки, то и дело отходя в стороны и едва ли не носами перепахивая всю поверхность снега. Ни цветов, ни даже просто ростков или зеленой травки они пока не обнаружили. Зато устали, замерзли и проголодались, свалив вину за это не только на традиционного Моринготто, но и на создателя заметки о невиданных цветах.
- Ты точно ничего там не упустил? – в который раз спросил Орикон.
- Соцветие сие начинает свою жизнь под толщею снегов в первый день оттепели, и далее лишь крепнет и благоуханием своим оживляет землю. Растет миньялотэ незначительно выше подножий гор, но к середине весны порой нисходит в равнинные леса… – послушно принялся цитировать Лайо. Тоже в который раз.
- Оттепель – была, – загибал негнущиеся от холода пальцы Раймондил. – Толщи снегов – навалом, я их уже ненавижу, эти снега. Выше подножий мы поднялись еще задолго до заката. Моринготто, вот почему бы нам не дождаться весны! Кстати, в прошлые вёсны я такого в этих лесах что-то не видел.
- Вообще, книга была написана в Валиноре, – пожал плечами Лайо. – Но ведь это не имеет значения, да? Светлые земли везде одинаковы?
Стало тихо. Потом Раймондил изрек:
- Вот ей-ей, «орчонок», если бы я не узнал тебя за это время настолько хорошо, то сейчас – убил бы!
…Легкую маленькую палатку они поставили прямо здесь, у русла, и вскоре ее совсем замело снегом. Сумерки сгустились, наступила ночь. Раймондил развел костерок, Лайо стоял, расставив руки, и плащом закрывал тоненький язычок пламени от ветра и снега, а Орикон исхитрился накипятить воды и даже сварить сытную похлебку. Ни орки, ни хищные звери тут не ходили, особенно в такую погоду, поэтому все трое забрались в палатку и укутались потеплей, прижавшись друг к другу.
Лайо заснул мгновенно, и лицо его было тревожным, застывшим. Раймондил махнул Орикону, но тот лишь сокрушенно покачал головой: арфа осталась в крепости.
Наутро Лайо в палатке не оказалось. Друзья обнаружили его снаружи, тридцатью шагами выше – тот неподвижно сидел на камне к ним спиной и глядел на что-то, скрытое нагромождениями глыб. Услышав оклик, Лайо обернулся и молча махнул рукой, мол, идите сюда.
С камня открывался вид на небольшое вогнутое плато, укутанное пушистыми сугробами. А из снега, чуть покачиваясь на ветру, росли цветы невиданной прелести. Их сияющие в лучах солнца миндалевидные лепестки казались белее того снега, сверкали, переливались золотистыми искорками. Коричневатые серединки тонко пахли горной свежестью, ключевой водой и немножко – сдобой. Цветущее плато казалось чудом, сошедшей со страниц прекрасной легендой.
Но…
- Букетик первоцветов для любимой девушки? – нервно хохотнул Орикон.
- Моринготтов автор явно летал за этими цветами на валинорских орлах-гигантах, – саркастично предположил Раймондил.
- Может быть, в Валиноре миньялотэ другие? – тихо спросил Лайо.
Дивные соцветия были размером с две-три ладони и поднимались от земли выше двух метров на толстых и жестких темных стеблях с колючими шипастыми листьями.
- Или сиятельная Элберет почтила благословением только лепестки, – Орикон сделал шаг на плато и провалился в снег почти по пояс. Лайо тут же сорвался на помощь.
- Да, а остальное доблагословлял Моринготто, – фыркнул Раймондил. – Вперед, соратники мои! Кто-нибудь захватил с собой меч? Ножом ЭТО мы будем пилить до Второй Музыки.
- Ты все-таки хочешь набрать «букетик»? – поднял брови Орикон.
- А что, мы зря сюда полдня по буеракам и метели добирались?
…Цветы на «букетик» косили до полудня. Стебли оказались сухими и полыми внутри, но очень жесткими, волокнистыми, а колючие листья так и норовили коснуться лица. Поэтому, помимо здоровенного сияющего букета, который получалось удерживать только обеими руками или в охапке, друзья обзавелись изрядным количеством длинных царапин, словно побывали в неравном бою с выводком котят. Добычу обмотали бечевкой (чтобы не рассыпалась) и холстиной (чтобы не царапалась).
- Только к вечеру в крепость доберемся, – вздохнул Лайо, глядя на перевалившее зенит солнце. – Вечером ЕЁ в лазарете, наверное, уже не будет.
- С таким подарком ты к ней хоть среди ночи можешь заявиться! – убежденно сказал Раймондил.
К вечеру погода испортилась, предгорья заволокло неприятным серым туманом, золотисто-рыжий свет заходящего солнца застили тучи. От прежней радостной оттепели не осталось и следа, все казалось застывшим, тревожным, а в первом же равнинном лесу за шиворот Лайо спрыгнул перепуганный бельчонок и вылезать обратно наотрез отказался, цепляясь коготками за рубашку и отчаянно пища.
- Не нравится мне это, – сказал Орикон.
- Мне тоже, – согласился Лайо, недовольно передергивая плечами: бельчонок явно вознамерился устроить на его спине гнездо. – Можно подумать, самое безопасное место в округе именно под моим плащом.
- Вполне, – ухмыльнулся Раймондил. – Зверушка явно поняла, что из нас троих только ты способен плюнуть на нее и не выбрасывать вон, хотя и ворчишь при этом, как распоследний орк.
- Говорите тише, – Орикон выглядел настороженным. – Я чувствую рядом что-то очень нехорошее. Темное, холодное.
- Где? – коротко переспросил Раймондил.
Орикон неопределенно махнул рукой вперед, туда, где у подножий гор стояла скрытая лесами и умелыми чарами крепость. По-хорошему, следовало бы повернуть в другую сторону, сделать крюк, завернуть в Химринг и переночевать там – гибельное блуждало в округе, непонятное. Но у Раймондила был настолько расхрабрившийся вид, что Орикон про другой путь даже упоминать не стал. А с Андалайтэ и вовсе понятно – дама сердца в крепости, тут хоть огнем все гори, не заметит даже.
И друзья пошли домой, только держась тише и ступая осторожней. Было не темно, а как-то серо. Подтаявший снег на вид казался твердым, словно выточенным из гранита, деревья будто припорошило холодной сталью. Помрачневший вместе с природой Орикон достал меч. Раймондил покосился на друга и тоже потянул клинок из ножен. Безоружным остался только Лайо, тащивший в руках здоровенный букет.
Они вышли к кромке небольшого поля, которое летом сплошь зарастало маками и полынью. И – увидели, тут же упав за кусты, затаившись.
По полю медленно плыл серый всадник на огромном тощем жеребце, оставляя на снегу не примятые следы – черные воронки, словно выгоревшие до пепла. Висел, не шевелясь, длинный плащ, лицо было скрыто капюшоном. Тяжелое, сиплое дыхание нагоняло тоску, внутри что-то сжималось и леденело.
Орикон совсем побелел, стиснул меч, кажущийся совершенно бесполезным – разве возьмешь простым оружием эту неведомую жуть? Раймондил закусил губу и сдвинул брови – за версту видно, что боится, но убьет всякого, кто посмеет это предположить. Лайо передернулся. Ему, в отличие от друзей, страшно почти не было. Он не знал, что этого принято бояться. Совсем недавно перед подобными тварями следовало благоговеть.
- Терпеть его не могу.
- Вы встречались? – Орикон говорил одними губами, а в глазах стояло недосказанное: «…и ты до сих пор жив?!»
- Еще в детстве, в цитадели, – буднично пояснил Лайо. – Там много в библиотеке разного странного народу толкалось. У него под капюшоном голова лысая, как колено, на длиннющей шее. И глазищи круглые, белесые. Ходит, пыхтит, зубами цыкает. Как глянет – сразу муть какая-то накатывает, потом в себя приходишь, еще пару дней еле ползаешь и даже жрать не хочется.