- Хм, Майтимо, а это точно орк?
- А кем еще может быть тощее вонючее ничтожество?
- Сами вы ничтожества! – выкрикнул Шуйра.
- Не знаю… Давай зафиксируем его понадежней, и я проверю.
Шуйра не знал, что такое «зафиксируем», но подозревал, что ничего хорошего. Наверняка это эльфийская изощренная пытка, о которых предупреждал дальновидный Рыграх. Эх, прав был он, дурацкая затея: объяснить эльфам, в чем они не правы и почему.
Для начала Шуйру опять хорошенько приложили о дерево, аж искры из глаз посыпались. И крепко связали. Что обидно – остатками его же собственных веревок! Кинули на землю, однорукий положил тяжелую ладонь на грудь, даже вздохнуть нормально не получалось, не то что дернуться лишний раз. А потом бывший пленник – Шуйра уже запомнил, что его зовут Макалаурэ – приблизил к его лицу свое – узкое, холеное.
- Ну-ка, «орчонок», покажи, что у тебя в голове…
Шуйра посмотрел в сияющие голубые глаза, увидел там отражение своих, серо-зеленых, вытаращенных от ужаса, и почувствовал, что куда-то падает. И не только он, а весь лес, крепость в отдалении, эльфийские воины на дороге, эти двое и даже неподъемная ладонь в латной перчатке, давящая на грудь…
…Зазубренный ржавый нож перерезает пуповину. Тихий хрип слабого, сорванного голоса. Теплые дрожащие руки потихоньку холодеют. Черные волосы разметались по заплеванному полу.
Первый крик.
Первый глоток затхлого злого воздуха.
Первое воспоминание.
- Ты будешь Андалайтэ*, – прерывающийся шепот родного голоса у самого уха. – Бедный мой сыночек… Прости… Прощай…
Запах крови и гнили.
Первый и последний поцелуй родных губ, шершавых, обметанных лихорадкой.
И другие руки, чужие, грубые, но куда более теплые, горьковатое молоко из заскорузлой обвисшей груди.
- Мой сын! Не сдох, это ее сын сдох, а мой жив! Шуйра…
Крик в остекленевших серо-зеленых глазах.
«Андалайтэ!!!»
- Майтимо, мы должны взять его с собой.
- Макалаурэ, ты рехнулся! Ладно, ты в детстве домой тянул белочек с перебитыми лапками, птенчиков, выпавших из гнезда, и прочее зверье. Ладно, сейчас я, приезжая в гости, по-прежнему натыкаюсь в твоей комнате то на «блюдце с молоком для барсука», то на «кусочки мяса для ежика», то на «зерна для мышки». Но орка! На кой тебе тащить в крепость целого орка, к тому же шибанутого на всю голову?! Или сейчас ты тоже станешь меня уверять, что «он же такой хороший, ему же нужна помощь, он же один в лесу пропадет, он не дикий, а совсем ручной»?..
- Но он же… Майтимо, вот ты и сам прекрасно все понимаешь. В нем что-то не так, я хочу разобраться. Ты посмотри на него: дрожит, и лицо совсем не злое…
- Знаешь, после того, как ты в голове без спросу пороешься, кто угодно задрожит! А лицо, вернее, харю, за слоем грязи толком не разглядеть.
- Значит, надо отмыть и посмотреть.
- Макалаурэ, давай я тебе лучше очередную белочку найду, а?
- Майтимо, перестань валять дурака и делать вид, что до сих пор думаешь, будто мы имеем дело с очередным отродьем Моринготто. Орк, которому плевать на солнечный свет? Орк, которого любят лошади? Орк с такими мыслями и таким букетом воспоминаний? Мы сейчас же берем его с собой и возвращаемся в крепость...
…Шуйра немножко пришел в себя, когда его взваливали в седло. Он и правда весь трясся, зуб на зуб не попадал, перед глазами стояло это узкое холеное лицо с голубым пронзительным взглядом, а в ушах звучало второе имя, которое он и вслух-то никогда не произносил. Не понимал Шуйра, с чего вдруг какому-то родному голосу так его называть, а потом прощаться. Ну их в болото, эти первые воспоминания, они сумбурны и непонятны.
И тут взлохмаченные мысли пронзило чудовищное осознание:
«Я в плену у эльфов. У пришельцев из-за моря, безжалостных, жестоких, ненавидящий весь мой народ и желающих истребить его! Меня увозят в их теплую сытую крепость, чтобы мучить там, изощренно и бесконечно!»
Стало так страшно, что Шуйра зарычал, извернулся и неожиданно полетел с лошади кувырком.
Удар о землю.
Темнота.
Шуйре было так тепло и хорошо, что просто словами не передать. Даже когда в мороз к костру продерешься поближе, сидишь, и синяки почти не болят – не то. Лучше.
Ко лбу прикоснулась чья-то рука. Шуйра вдруг понял, что все это время ему было трудно дышать, и голова раскалывалась, а сейчас боль уходит, воздуха столько, что представить нельзя, и запахи приятные, нет ни плесени, ни крови, ни гнили.
Он приоткрыл глаза и увидел над собой слегка расплывающееся узкое лицо. Так значит, все еще плен? Точно, руки связаны впереди за запястья, крепко, хотя не до онемения. Но почему же тогда так хорошо, тепло и спокойно на сердце?
Шуйра дернулся, вжимаясь во что-то мягкое, на чем лежал. Этот жуткий эльф с голубыми глазами опять будет мучить его! Глупостью было думать, будто хоть кого-то из захватчиков удастся убедить, что они поступают плохо.
- Ну-ка, успокойся, – без лишней мягкости, внятно и доходчиво. – Надергался уже. Упал с лошади и ударился головой, чуть шею не сломал.
«Лучше бы сломал», – мрачно подумал Шуйра, а вслух выпалил:
- А ты не указывай, что мне делать, о, злокозненное эльфийское отродье! Ты можешь надругаться надо мной, отрезать мои уши, выгрызть печень своими погаными зубами, но никогда тебе не преломить светоча моей истинной духовности, которая воспарит над смертью и мукой, вечно юная и прекрасная, и будет долог ослепительный полет ее, и воссияет незамутненная правда в вертепе наинизшего из коварств!
- Всё сказал? – невозмутимо поинтересовались у него.
- Всё, – тихо подтвердил Шуйра и по глупости снова глянул в голубые глаза. А отвести взгляд уже не получалось.
- Ты знаешь, кто я?
- Да… Ты Макалаурэ.
- Хорошо. А кто ты?
- Андалайтэ… брр! То есть, Шуйра.
- Какого ты народа?
- Орк! А ты поганое эльфийское…
- Ты можешь разговаривать нормально, Андалайтэ?
- Как ты? Нет… очи мои не узрели во множестве книг такого порядка построения слов, коий являет собой твоя речь. И я Шуйра!.. – он понимал, что квенья, на котором были написаны книги, и квенья, на котором с ним разговаривают сейчас – немного разные языки. Но пока получалось изъясняться только на первом.
Орчонок с трудом заставил себя зажмуриться. Зрительная связь была разорвана, сердце бешено колотилось. Шуйре начинало казаться, что однорукий призрак, о котором ходит столько ужасающих историй, далеко не самый страшный и опасный из эльфов.
- Успокойся, – холодно повторил певучий голос. – Я не собираюсь над тобой надругаться, отрезать уши и тому подобное.
Шуйра задумался.
- А что собираюсь… собираешься? – тихо поинтересовался он, не открывая глаз.
- Поговорить. Ты ведь тоже хотел со мной поговорить, не так ли?
- Хотел. Не именно с тобой, а с любым из твоего народа, чтобы сознания вашего достигло понимание незамутненной истины о…
- Достаточно. Я помню, что ты мне высказал в лесу.
Шуйра так удивился этому факту, что снова вытаращился на эльфа, позабыв, чем это может грозить. Но сейчас обошлось.
- Итак, – продолжил Макалаурэ, – ты хотел со мной поговорить, и ты говоришь. Просто на этот раз связаны твои руки, а не мои.
Шуйра подумал, что это существенное различие, но промолчал.
- Насколько я понял, дела обстоят следующим образом: по счастливой случайности узнав квенийские тенгвы, ты прочел некоторое количество книг, в которых не понял больше половины, но вызубрил целые абзацы, после чего вообразил, что постиг все основы мироздания и отправился поучать других. Ужасное сочетание эльфийской пытливости ума при орочьем воспитании. Тебе не приходило в голову, Андалайтэ, что ты не один такой умный на свете?