Всю ночь кочевники — разумеется, только те, кто был близок к старому Олонгу или его сыновьям, — пили хмельной кумыс, громко хохотали да пели протяжные степные песни. Несколько раз в юрту звали наложниц, в том числе и Хульдэ, и тогда на какое-то время песни прерывались похабными шутками да женским визгом. В общем, веселились до утра. А вот Баурджину, ночевавшему прямо на земле под чёрным ночным небом, было грустно. Особенно когда пронеслась мимо Хульдэ, вовсе не выглядевшая озабоченной или несчастливой.
Кто-то гуляет с друзьями, а кто-то грустит в одиночестве — что ж, такова жизнь, и её нужно уметь подстраивать под себя. Кстати — Дубов спросил Баурджина-себя, — а почему у него нет друзей? Где те, кто тогда нёс его, раненного кераитской стрелою, от дальних урочищ? Где они? Тощий, как тростник, Гаарча, толстощёкий Хуридэн, пепельноволосый, чем-то напоминающий типичного советского интеллигента Кэзгерул Красный Пояс? Есть ещё неплохие парни — здоровяки Юмал и Кооршак, мелкий болтун Гамильдэ-Ичен… Да, они все бедны — а бедный и неудачливый может быть только прислужником на чужом пиру счастья! Но почему они бедны? Впрочем, это не от них зависит… Нет, не так надобно ставить вопрос — почему они не вместе? Почему не держатся друг за друга, не помогают во всём? Да, пусть пока неудачники, пусть слабаки, но «если в партию сгрудились малые…» Как там дальше у Маяковского? «Сдайся враг, замри и ляг!» — вот как! Вот так и нужно действовать!
Утром, когда дорогие гости уехали, пьяно покачиваясь в сёдлах, Баурджин, улучив момент, спросил у Хульдэ про ребят — про Гаарчу, Хуридэна, Кэзгерула Красный Пояс. Где их черти носят?
— На самых дальних и плохих пастбищах, где же ещё-то? — презрительно скривилась девушка. — Они родились не под счастливой звездой — потому и бедны, и неудачливы.
— А я? — вскинул глаза Баурджин. — Я ведь тоже беден.
— Да. — Хульдэ спокойно взглянула ему прямо в глаза. — Ты был — как они. До недавних пор.
— Надо же, — подивился юноша. — А что изменилось?
Хульдэ отвела глаза:
— Многое… Не знаю, как и сказать… не могу… Но я чувствую! Ты уже не тот, что был раньше.
— Вот как? — Баурджин неожиданно улыбнулся. — Лучше или хуже?
— Другой… И этот другой мне нравится! В отличие от того, прежнего…
Хульдэ обняла парня, крепко прижимаясь всем телом.
— Пойдём… — тихо позвал Баурджин. — Поедем к макам.
— Зачем куда-то ехать? Просто зайдём за коновязь… Стойбище-то пустое… Да. Чуть не забыла — завтра хозяин отправит тебя на дальние пастбища. Ведь ты уже совсем выздоровел.
— На дальние пастбища?
— Но это завтра… А сейчас иди сюда… иди же…
Проворно сбросив одежду, Баурджин и Хульдэ завалились в траву…
Глава 3
Три барана
Лето 1195 г. Восточная Монголия
Дул ветер, пригибая к земле траву, по небу ползли тёмные облака, громыхнул отдалённый гром. «Помоги мне, Господи!» — прошептал Тогорил.
Тысяча сто девяносто пятый год! Двенадцатый век, почти тринадцатый! Если, конечно, шаманка Кэринкэ сказала правду. Удивилась, конечно, — уж больно странный вопрос задал Баурджин — какой, мол, сейчас год? Год зайца, какой же ещё? А от рождения Иисуса Христа? Хм… Вот тут шаманка задумалась, она ведь не была христианкой, как старый Олонг и большинство из его людей. Старый хан мог бы настоять, чтоб колдунья приняла крещение, но опасался, как бы не поубавилось у неё от того колдовства, да и не очень-то хотелось ссориться с древними божествами, лучше уж со всеми жить в мире и согласии. Так и осталась Кэринкэ язычницей, как и ещё несколько пастухов. Остальные же, во главе с ханом, исповедовали христианство, да не простое, а особое — жили по заветам древнего патриарха Нестория, который считал, что Иисус Христос был рождён человеком, а Божество вселилось в него уже позже. И точно так же верили найманы, кераиты, монголы… не все, часть, но не самая малая. С язычниками уживались мирно — вера не пастбища, делить нечего, уж кто как хочет, пускай так и верит, только общие обычаи не нарушает. Скажем, монголы-язычники, поклонники небесного бога Тэнгри и множества других богов, никогда не мылись сами и не мыли посуду — вода считалась потоками богов, и вымыться — значит жестоко оскорбить их. Потому и все остальные — христиане, буддисты, магометане, огнепоклонники — кого тут только не было! — совершали омовения либо в закрытых от постороннего глаза местах, либо ночью…