шюта из двенадцати так и не раскрылись, зато остальные были вполне работоспособны и этого было достаточно, чтобы натянуть основной трос и сделать из букета настоящего воздушного змея на веревочке, созданного более чем искусным аэрологом на случай экстремальных условий выживания.
Такова во всяком случае была моя первая реакция, так как подойдя поближе, я понял, что парашюты были сделаны вовсе не из ткани, а трос не из крученой стали, как у Фреольцев. Это были огромные пурпурные медузы, а вместо троса было одно единственное на всех щупальце, растущее из клубня… Нет, это мне, к счастью, показалось, хотя, как сказать, реальность сбивала с толку ничуть не меньше, так как букет оказался исключительно растительного происхождения. Гигантский цветок из семейства зонтичных, и был это никакой не трос, а стебель, а парашюты оказались перевернутыми цветочными чашечками, выстеленными изнутри бархатом лепестков, чья резистентность к абразии и прочим осколкам повергли в изумление все мои ботанические навыки.
Я больше двух часов провел на краю скалы, разглядывая это фантастическое явление. Цветок поглощал влагу тумана, его обтрепанные и подвявшие чашечки снова расцветали. У меня перед глазами был идеальнейший воздушный змей и, очевидно, что раса, изобретшая нечто подобное, обладала умом сверхчеловеческим и по определению превосходила нас. Меня молнией проняла мысль о том, что возможно там, у подножья скалы, простирался целый новый мир. В моем воображении возникла даже не земля, а целый космос, зависший в воздухе, витающая в небе флора, гигантские растения, произрастающие гроздьями из щедрой почвы облаков, самоопыляющиеся ветром. Клетка, которую увидела Кориолис, и впрямь
существовала. И не дававшая мне покоя фраза, вычитанная в Аэробашне, наконец пустила сок своего смысла: «Там земля синяя, как апельсин» — внизу открывался растительный космос, своего рода тот самый долгожданный Первозданный Сад, который так мечтал увидеть Степп, он так же черпал силы из гумуса плодородных ветров, он был источником всего Живого. И этот мир подавал нам знак, забрасывал бутылку в просторы синей Высоты, в надежде, что кто-нибудь когда-нибудь ответит на его зов. И это буду я! Я стану связью двух миров!
Сам не свой от охватившего меня воодушевления я натянул обвязку и перчатки, хорошенько пристегнул рюкзак, закрепил два последних оставшихся у меня после Норски карабина, прихватил страховку и спусковое устройство, на случай если стебель внизу вдруг окажется недостаточно прочным. Подождал, пока ветер немного стабилизируется, мне даже удалось предугадать короткую фазу затишья (чему-то я все-таки научился), и, дождавшись, когда очередной достаточно мощный залп прибьет цветок к скале, после секундного сомненья, — прыгнул!
Когда я ухватился за стебель, меня обдало сильным цветочным запахом. Поверхность стебля была шершавая и твердая, похожая на ветвь. Я не стал мешкать и сразу стал соскальзывать вниз вдоль по оси, подхватываемый восходящими потоками, что не давали мне упасть.
Так я проделал (ну не знаю) метров двести. Вихренок скользил со мною вниз чуть впереди и его присутствие сильно обнадеживало меня, к тому же он играл своего рода роль аэродинамического щита, защищая, намеренно или нет (мне все-таки хотелось думать, что намеренно) от самых скверных шквалов.
Я опустился до слоя кучевых облаков и вокруг сразу стало заметно темнее. По внезапному холоду, про-
нявшему кожу сквозь перчатки, я понял, что структура стебля изменилась: теперь я скользил вниз по настоящему стальному тросу и первобытный энтузиаст во мне притих. А что если цветы вверху — это просто черенок? Что если все это результат работы растительного хрона? Я проскользил еще несколько метров и вдруг наткнулся на старое ржавое кольцо, к которому был пристегнут карабином небольшой цилиндр из нержавеющей стали. Я зацепился за кольцо, прославляя посланный мне момент отдыха, — ладони у меня были счесаны в кровь, несмотря на кожаные перчатки, а руки начинало сводить судорогой от нервного перенапряжения и от усталости. Крышка, закрывавшая цилиндр, была вся измята, и я весь изошелся от нетерпения, пока ее открыл. Я умирал от беспокойства и любопытства. Внутри цилиндра лежала медная табличка, я бережно ее достал, сжимая изо всех сил, чтобы она, чего доброго, не вылетела из рук. На медной поверхности просматривались три гравюры: первая изображала птицу с расправленными крыльями, на второй было не то облако, не то медуза, а третья представляла то ли солнце, то ли луну, то ли шар. Все три изображения были наивны и беззаботны. Созданные человеком? Тут я не мог ничего утверждать. Скорее инфрачеловеком, отставшим, недоразвитым! Что это могло быть? Знак, предупреждение? Я ума не мог приложить. Я снова вспомнил об отце, ждавшем меня в Бобане, об Аои. Мог ли я еще вернуться назад? Должен ли был? Что бы сделала Ороси на моем месте? — но вопрос этот не имел смысла, так как я прекрасно знал ответ на него: она бы, не задумываясь, понеслась дальше вниз, она мне об этом сообщала необузданной пульсацией в затылке. И в конце концов, между двух желаний, я отдался тому, что шло из самого нутра: я выбрал спуск в неведомый хаос.