Я следила за Кориолис больше, чем за остальными, потому что она была в буквальном смысле сама не своя. Неясный мне феномен, не связанный с компакторами, вытягивал вихри из их принимающих тел, как будто какая-то непреодолимая сила влекла их наружу. Каллироя во мне металась в районе горла, периодически поднимаясь в самый зев, так что мне приходилось ее сдерживать; брат Голгота норовил вылететь через ушную раковину; а Ларко в Кориолис держался у самого рта, все не решаясь
выбраться в открытое пространство. Я с диким трудом пыталась пробиться сквозь белый шум, создаваемый шлейфом волн от люменов и звукохронов, и у меня только в редкие промежутки получалось услышать ритмику вихрей, чтобы оценить их импульсы.
π
Восход солнца стал для нас освобождением. До самого рассвета нарастающая ясность неба была невидима по линии земли. Коконы втягивали в себя малейшие проблески света по всей поверхности травы, в воздухе. Но когда поднялось солнце, произошел незабываемый феномен. При первом же ярком луче мириады коконов засверкали, как слитки жидкого золота. Несколько секунд ночь по-прежнему оставалась нетронутой. А затем коконы раздались в размерах и взорвались в черном небе золотыми солнцами. Изумительное цветение света на краткий миг. Затем солнце выкатило весь свой диск на горизонт и коконы стали отходить к верховью, где поднималась вверх звезда. Их размеры и хрупкая ночная сила наконец стали казаться не столь страшными. Они снова обрели свою материнскую среду. Они мчались к ней молнией. По телу пробежала дрожь и вдруг все стало ясно: они мигрировали. Они отступали, притягиваемые солнцем. Наимощнейшим из всех хронов.
— Я снова вас вижу! Ура!
— Мы снова друг друга слышим! Барнак! Наконец-то!
— Твою ж орду! Я думал сдохну! Я вообще ничего не понимал, что там мой старший хочет, слепо-глухо-немо!
— Да, у нас тоже так же было…
— Что это было, Ороси? Ты что-то поняла?
Ороси нас почти на слушала. Она смотрела на Кориолис. Та выглядела совершенно изнуренной этим испытанием, ее голубой взгляд был пуст, у нее текла слюна.
— Кориолис, все в порядке?
— Я слышу голос.
— Чей голос? — спросила Ороси. — Голос Ларко?
— Мой голос! Мой голос! — закричала она.
— Что этот голос тебе говорит?
x
Я не сразу все поняла. Ни из того, что она говорила, ни почему она это говорила. Вихрь Ларко вырвался наружу и витал перед ней, узел разросся, укрепился, и вертелся рядом. Вихрь же Кориолис едва чувствовался. Передача жизненных сил? Она с трудом поднялась. Вихрь Ларко летел перед ней, а может, даже вел ее к верховью. Мы не стали ее останавливать, а пошли следом. Она сказала, что ей нужно проветриться, и все мы нуждались в свежем воздухе после этой тяжелой ночи, проведенной в черной глухоте. Она шла смело, почти небрежно, пряди волос вольно трепались на ветру, и она не старалась откинуть их с лица. Она шла прямо к солнцу, и мы шли рядом с ней, не то эскорт, не то заслон. Ни одно из моих видений в последние месяцы не предвещало ничего подобного. И все же это было так, самым простым и легким образом, за какие-то сто шагов, мы дошли до Верхнего Предела.
Как бы мне хотелось сберечь в памяти лица Горста и Карста, их оторопелое простодушие, ворчливую физиономию Голгота в этот самый момент, как ястребник разжал ладонь, чтобы выпустить на волю свою птицу, как Пьетро весь помрачнел на последних метрах; мне бы так хотелось услышать, что Ларко нашептывал Кориолис. Но из этого всего я буду помнить только лицо Сова, его силуэт, склонившийся над морем с катящимися волнами облаков, складочки его прищуренных глаз, глядящих на зависшее в воздухе перед нами солнце. Из всех семерых, после моих вчерашних откровений он был единственным, кто мог тут
же и в полной мере осознать важность того, что появилось перед нами. Его первой реакцией было упасть на колени на краю оборвавшейся вдруг земли. Он протянул руку над открывавшейся перед ним пропастью, словно в поисках невидимого стеклянного пола или воздушного моста, по которому можно было бы пройти на метр дальше к Верховью, но перед нами был один лишь обрыв, а за ним бездна. Он набрал в ладони земли и долго вдыхал ее запах. Вид у него был непроницаемый. Он словно завис в пустоте.
— Это и есть тот самый легендарный Верхний Предел?
— В каком-то смысле да…
— А как же блок из Аэробашни? Эта фраза, помнишь? Там же говорилось…
— Да, и в блоке говорилась правда. Нет ведь никакого Верхнего Предела, Сов.
Он бросился в мои объятия. Ничего другого я ему сказать не могла.
)
Я открыл глаза и посмотрел поверх плеча Ороси за обрывавшееся внезапно, будто топором обрубленное плато и не смог принять то, что видел. В глубине моего естества я продолжал идти вперед, изгибался под утренней струей восходящего тумана, шел контровать против ветра, пусть там бушует шун, пусть шершавый град стегает по щекам, я шел и вглядывался в поисках очередного холма, и телу моему стало так тесно, оно уже рвалось вперед, далеко за этот рельеф из белых катышков, вдаль по зыбкой снежной земле облаков без почвы под ногами, по которой никогда не скрипнет шаг, в которую никогда не войдут шипы наших подошв, кремообразный океан — мечта для фантазера из низовья, вот значит каков был наш конец пути?
Первые минуты у меня просто лились слезы, но я оказался не в силах ответить даже самому себе, были то слезы
безмерной гордости за пройденный нами путь, за выполненный долг, или же дерзкой, чудовищной, ребяческой гордости за то, что мы стали первыми, гордости, что поднималась из самого нутра и охватывала все тело, или же то были слезы моего сознания, повторной зрелости, пришедшей ко мне совсем недавно, но укоренившейся столь прочно, что теперь перед лицом очевидной ничтожности цели нашего пути, она крушила одну за другой героические статуи, возведенные во мне, оставляя впереди лишь белое море да металлическо-синее небо возможно все того же мира, в котором мы шли все эти годы, а возможно совершенно неизвестного нам доселе космоса. А в довершение всего над этой бездной венцом сверкало солнце, которому больше нечего было ни греть, ни освещать. Одну лишь тайну.
— Вот дерьмище! Со вчера ярмарка выкидонов, что ли, началась?
— На вход в цирк Гардабера похоже. Ты откос видел?
— Не видел, нет. Что тут в этих облаках вообще рассмотреть можно!
— Да не может быть, чтоб было очень глубоко. Норску же мы давно прошли.
— А сколько у нас веревок осталось?
— Две по пятьдесят метров, кажется.
— Да уж, с этим далеко не уйдешь…
— Ка, что делать будем?
— По страховке пойдем, Го! Спуск по страховке, смена, привал на откосе, и так пока до самого низа…
— У нас ни одного крюка не осталось, Карст, шиш!
— Думаю нам стоит идти вдоль скалы. Где-то наверняка должен быть проход, крутой склон какой-нибудь, может, обвал. Не надо горячиться. Ночь была сложная, нам нужно отдохнуть.