Я больше двух часов провел на краю скалы, разглядывая это фантастическое явление. Цветок поглощал влагу тумана, его обтрепанные и подвявшие чашечки снова расцветали. У меня перед глазами был идеальнейший воздушный змей и, очевидно, что раса, изобретшая нечто подобное, обладала умом сверхчеловеческим и по определению превосходила нас. Меня молнией проняла мысль о том, что возможно там, у подножья скалы, простирался целый новый мир. В моем воображении возникла даже не земля, а целый космос, зависший в воздухе, витающая в небе флора, гигантские растения, произрастающие гроздьями из щедрой почвы облаков, самоопыляющиеся ветром. Клетка, которую увидела Кориолис, и впрямь
существовала. И не дававшая мне покоя фраза, вычитанная в Аэробашне, наконец пустила сок своего смысла: «Там земля синяя, как апельсин» — внизу открывался растительный космос, своего рода тот самый долгожданный Первозданный Сад, который так мечтал увидеть Степп, он так же черпал силы из гумуса плодородных ветров, он был источником всего Живого. И этот мир подавал нам знак, забрасывал бутылку в просторы синей Высоты, в надежде, что кто-нибудь когда-нибудь ответит на его зов. И это буду я! Я стану связью двух миров!
Сам не свой от охватившего меня воодушевления я натянул обвязку и перчатки, хорошенько пристегнул рюкзак, закрепил два последних оставшихся у меня после Норски карабина, прихватил страховку и спусковое устройство, на случай если стебель внизу вдруг окажется недостаточно прочным. Подождал, пока ветер немного стабилизируется, мне даже удалось предугадать короткую фазу затишья (чему-то я все-таки научился), и, дождавшись, когда очередной достаточно мощный залп прибьет цветок к скале, после секундного сомненья, — прыгнул!
Когда я ухватился за стебель, меня обдало сильным цветочным запахом. Поверхность стебля была шершавая и твердая, похожая на ветвь. Я не стал мешкать и сразу стал соскальзывать вниз вдоль по оси, подхватываемый восходящими потоками, что не давали мне упасть.
Так я проделал (ну не знаю) метров двести. Вихренок скользил со мною вниз чуть впереди и его присутствие сильно обнадеживало меня, к тому же он играл своего рода роль аэродинамического щита, защищая, намеренно или нет (мне все-таки хотелось думать, что намеренно) от самых скверных шквалов.
Я опустился до слоя кучевых облаков и вокруг сразу стало заметно темнее. По внезапному холоду, про-
нявшему кожу сквозь перчатки, я понял, что структура стебля изменилась: теперь я скользил вниз по настоящему стальному тросу и первобытный энтузиаст во мне притих. А что если цветы вверху — это просто черенок? Что если все это результат работы растительного хрона? Я проскользил еще несколько метров и вдруг наткнулся на старое ржавое кольцо, к которому был пристегнут карабином небольшой цилиндр из нержавеющей стали. Я зацепился за кольцо, прославляя посланный мне момент отдыха, — ладони у меня были счесаны в кровь, несмотря на кожаные перчатки, а руки начинало сводить судорогой от нервного перенапряжения и от усталости. Крышка, закрывавшая цилиндр, была вся измята, и я весь изошелся от нетерпения, пока ее открыл. Я умирал от беспокойства и любопытства. Внутри цилиндра лежала медная табличка, я бережно ее достал, сжимая изо всех сил, чтобы она, чего доброго, не вылетела из рук. На медной поверхности просматривались три гравюры: первая изображала птицу с расправленными крыльями, на второй было не то облако, не то медуза, а третья представляла то ли солнце, то ли луну, то ли шар. Все три изображения были наивны и беззаботны. Созданные человеком? Тут я не мог ничего утверждать. Скорее инфрачеловеком, отставшим, недоразвитым! Что это могло быть? Знак, предупреждение? Я ума не мог приложить. Я снова вспомнил об отце, ждавшем меня в Бобане, об Аои. Мог ли я еще вернуться назад? Должен ли был? Что бы сделала Ороси на моем месте? — но вопрос этот не имел смысла, так как я прекрасно знал ответ на него: она бы, не задумываясь, понеслась дальше вниз, она мне об этом сообщала необузданной пульсацией в затылке. И в конце концов, между двух желаний, я отдался тому, что шло из самого нутра: я выбрал спуск в неведомый хаос.
Были и другие кольца, но все пустые, а некоторые и вовсе изъеденные ржавчиной, и так на протяжении сотни метров, а затем трос стал гладким и слишком широким в диаметре, и мое тормозное устройство на нем больше не держалось.
На тысячу метров вниз сквозь толщу облаков аэрологические условия ухудшились катастрофическим образом. Я быстро понял, что трос в моих руках был пуповиной, что еще связывала меня с восьмой формой — он был для меня нитью жизни, за которую мне хватило ума зацепить карабин на уровне пупка, чтобы меня не сорвало и не расплющило о скалу зашквалами. В одну из передышек ветра мне даже удалось достать из рюкзака ярветренный шлем и опустить на нем забрало. Мне неоднократно приходилось нырять головой вниз и тащить себя по тросу руками, настолько были сильны термические потоки. Вскоре затишья прекратились вовсе. Оставался один бесконечный головокружительный спуск во чрево туч, под неутихающую ярость шквалов, раскачивающих взад-вперед убийственно дрожавший в руках трос, удары отдавали в каждый мускул, звенели в щиколотках и коленях.
Не знаю, сколько времени я так продержался, пока руку все же не схватило судорогой и я не отпустил трос. Помню, что, пытаясь затормозить в паническом рефлексе, содрал кожу с голеней. Также помню, что в какой-то момент боковые потоки стали настолько жесткими, что мое тело скользило вдоль троса по горизонтали, словно по карнизу, удерживаемое одной только обвязкой, а из-под центрального карабина, скоблившего металлическую поверхность троса, летели искры. А затем, на очередном толчке, меня подкидывало на десятки метров вверх и с той же скоростью бросало вниз, меня словно захлестывало в
гигантскую волну ветра, что била мною о скалистый берег, то отступая, то вновь вздымаясь на дыбы.
Помню, попросил прощения у Ороси, когда понял, что умру. Помню, что Вихренок неотступно мчал за мной, и я никак не мог понять, как это его не швыряет ни на скалу, ни даже просто вверх или вниз, если какой-либо «низ» вообще существовал, потому что я падал уже какое-то несметное, не поддающееся описанию количество часов подряд.
Не имеет особого значения отчего именно я потерял сознание: от полного изнеможения или от того, что стал задыхаться, а может мне по шлему угодил какой-то предмет, попавший в шквалистый поток, а может просто для того, чтобы больше не ощущать дичайшей боли в теле, истерзанном осколками. Может, у меня центральный карабин стерся и распался, может, обвязка отвалилась. Я видимо еще долго так летел кубарем в пустоту, подлетая на волнах шквального прибоя, я, наверное, даже стал притормаживать на восходящих, а в конце концов невообразимая толща слоев воздуха вероятно даже смягчила мой полет, когда я…
— Да уберите кто-нибудь эту тушу! Он мне решетку на роторорубке забьет!
— А вдруг он жив еще? Марсиа, иди проверь!
— Может, не будем время зря тратить, а?
— У него татуировка! У него карта на спине!
— Ага, а десятого Голгота ты там по близости не видишь часом? Убери этот мешок с костями, говорю! По фареолу волну в 11 баллов передают через четыре минуты или у тебя уши надуло?