— Гесс, кусь их, — рявкнул я, пользуясь шоком общего замешательства.
Мой пёс на секунду присел для прыжка, но…
Но, прежде чем он сделал хоть один шаг, сзади, со стороны занесённой снегом дороги, раздался визг тормозов и старенький уазик с колёсами, обмотанными цепями, высадил на обочину высокую девушку в ярком лыжном комбинезоне и со столь же модной спортивной сумкой через плечо.
Машина тут же рванула в сторону сельсовета, или, как сейчас принято говорить, «мэрии», а девушка без особого пиетета протиснулась через ряды зрителей, обратившись напрямую к отцу Пафнутию:
— Дед, это чё за хурма?
— Вешают, окаянные, — с показным смирением ответил он, демонстрируя петлю и обрывок верёвки.
— Опять бесы?
— Нет, внученька, это от черти.
— Вечно у тебя одно и то же. — Покачав головой, незнакомка засучила рукава. — Хоть раз бы сказал, типа эльфы пришли или инопланетяне какие-нибудь.
— Фройляйн тоже есть партизанен? — очнулся эсэсовец.
— Нет, я его внучка из Питера.
— Ми вас тоже будем немножко вешать, — посовещавшись, решили немцы.
— А фреска не треснет?
Почему-то именно этот вполне себе невинный вопрос вдруг наэлектризовал толпу.
— Бабы, чё ж от творится-то? Внучка от к деду из городу приехала, а её тут же от и в партизаны записали. Неудобно как-то…
— Ещё и вешать, поди, начнут.
— От тока не в мою смену! Не держите меня-а, мужики-и…
Для движухи не хватало, так сказать, последней капли.
И тут Гесс гавкнул! Громко и мощно, словно гром небесный. Ну вот и всё…
— А-а-а! Бей фашистских оккупа-анто-ов! — в голос, заполошно, тоненько взвыла бабка Маня, раскрывая на груди пальто, а там тельняшка. Народ дрогнул.
Люди собрались, выдохнули, сдвинули брови, сжали кулаки. Скрюченный радикулитом дедушка-гармонист растянул трёхрядку.
— «Встава-ай, страна огромная-а! — взлетело над головами. — Встава-ай на смертный бой!»
— Ми есть стрелятн, паф-паф, — без особой уверенности в голосе предупредил офицер.
Мгновением позже ему по каске прилетел чей-то валенок, и началось…
Доберман в длинном прыжке, под два метра вверх, чёрной молнией в телогрейке сбил с табуретки отца Пафнутия. Очень удачно сбил, в высоченный сугроб, так что батюшку мы сразу потеряли. И надолго, кстати. Хотя тапки остались стоять на табурете.
Я же вступил врукопашную с одним из чертей. Как оказалось, почти ежедневные занятия боксом и борьбой с Анчуткой всё-таки дали результат, мы колотили друг дружку, но никто не мог взять верх. Меня это даже веселило, а вот чёрта в форме ваффен СС уже трясло от обиды и ярости. Они не привыкли, что люди могут им противостоять. Так на тебе, гад!
Краем глаза отметил, что незнакомая девушка отважно сцепилась со вторым солдатом, судя по всему, она знала дзюдо. Хотя в снегу это всегда проблемно, но зато более тяжёлый чёрт никак не мог её завалить, а вот сам падал уже раз шесть. И всё на голову.
— «Не смеют крылья-а чёрные, — расхристанная гармонь рвала русские сердца, — над ро-одиной летать!»
— «Поля-а её просторные-е…» — невольно вспомнил я, не отвлекаясь от драки.
— «Не смеет враг топтать!» — хором поддержала отважная толпа русских баб, под руководством нашего добермана захлестнув немецкого офицера. Стрелять он не рискнул: как бы ни были злы черти, но убивать людей просто так они тоже не смеют — тут запросто можно нарваться на мгновенный ответ ангельского спецназа. Это я со слов нашего безрогого брюнета знаю, хоть сам таких не видел.
В общем, в тот морозный день согрелись все, все отвели душу и почесали кулаки. Оказалось, что жители Архангелогородской области до сих пор не разучились выворачивать доски из заборов, бить ведром по голове, махать лопатой, визжать в ухо и закапывать врага в снегу. Наверное, в одиночку ни я, ни девушка, ни мой доберман не смогли бы одолеть чёрта, но если, как говорится, навалиться всем селом, то вполне и даже запросто.
— «Пусть ярость благородна-а-я вскипа-ает, — грозно неслось над площадью, — как волна-а! Идёт война народная-а…»
…За околицей, посреди истоптанного в грязь поля, стояли три снежные бабы, для крепости облитые водой и мгновенно заледеневшие на морозе. Внутри каждой находилось по одному избитому фашисту, каски были нахлобучены сверху… Глаза вопиют о милосердии, а из-под морковкиных носов выбегают тонкие струйки пара. Значит, всё-таки дышат.
Извлечённый за ноги отец Пафнутий сначала долго плевался снегом, потом ругался матом, потом низко поклонился всем в пояс, попросил прощения и благословил, а бабку Маню даже обнял при всех. Народ расходился неспешно, с песнями и впечатлениями. Как я уже, кажется, говорил, с развлечениями у нас на селе негусто, а тут почти праздник…